Чувство реальности. Книга 2 - Полина Дашкова

К рассвету опять пошел дождь. Он громко застучал по карнизу,и звук был похож на быструю, торжественную барабанную дробь. Дежурная сестракрепко спала в кресле у кровати. Спал охранник в своей будке у ворот, спалибольные в соседних палатах.

Галина Дмитриевна Рязанцева никогда не встречалась с ними.Ее выводили на прогулку отдельно от других. Когда она шла по коридору, вседвери были закрыты. Ее никто не должен был видеть. Слишком часто ее лицомелькало на телеэкране и в прессе еще совсем недавно, рядом с лицом ее мужа.

В маленькой частной клинике лежали люди с легкими нервнымирасстройствами, с депрессией, переутомлением, неврозами и прочими неопаснымидушевными хворями. Некоторые здесь просто отдыхали, восстанавливали силы послевсяких стрессов, получали свою порцию покоя, приятных оздоровительных процедури вскоре выписывались.

Кто-то мог узнать Галину Дмитриевну, а потом рассказать, чтовидел ее здесь.

Окно за сеткой было приоткрыто, в палату лился свежий острыйзапах дождя. От ветра медленно шевелилась белая капроновая занавеска. Каплибарабанили все сильней. Вспышка молнии осветила просторную палату, выхватила изполумрака мертвый экран японского телевизора, округлые края добротной светлоймебели, привинченной к полу. Стол, мягкое кресло, обитое кремовой искусственнойкожей, профиль спящей в кресле сестры, дрожащую от легкого сквозняка рыжуючелку, зеленую шапочку, упавшую на пол, высокую кровать, снабженную шарнирами иремнями, лицо Галины Дмитриевны на подушке.

Повязка на лбу сбилась, сквозь бинт просочилось алоепятнышко. Влажные карие глаза открылись, и в широких зрачках успела отразитьсямгновенная белая вспышка.

Был первый настоящий ливень в этом году, ранняя гроза,ленивая, медленная, негромкая, словно спросонья. Странно, что гроза началасьименно на рассвете.

Галина Дмитриевна любила рассвет за тишину и одиночество.Она старалась заранее настроиться так, чтобы проснуться в это время, когда небоедва светлеет, солнце еще не взошло и кажется, что весь мир заснул. Всегополчаса в сутки, если, конечно, удавалось проснуться, ей не было стыдно истрашно жить. Никто не мог увидеть ее, заговорить, заглянуть в лицо.

Иногда, проснувшись, она просто лежала и смотрела в потолок.Если не была пристегнута к кровати, вставала, делала несколько неверных шаговот койки до окна, прижималась лбом к холодной упругой сетке.

Сейчас встать было трудно. Система мягких кожаных ремнейдержала ее, к тому же от больших доз препаратов, которые вкололи посленедавнего приступа, по всему телу разливалась вязкая тяжелая слабость.

Самого приступа она не помнила. Осталось только смутноечувство стыда за свои безобразные жалобы и крики. Но телеэкран, в которомзастыло испуганное, растерянное лицо ее мужа, ясно стоял перед глазами, и голосза кадром, глухой, тусклый, не мужской и не женский, продолжал звучать в ушах.

Она хорошо знала этот голос. Он всегда предвещал беду.

Галина Дмитриевна поерзала в постели. Если бы не сестра, онавсе-таки сумела бы высвободить запястья, затем щиколотки, она бы встала на ногии добрела до окошка, держась за мебель. На это ушло бы не меньше получаса, но перваягроза стоила таких титанических усилий. Белые сполохи света были, безусловно,важным посланием, адресованным именно ей, Галине Дмитриевне, и следовалонепременно понять его смысл.

Но сестра спала чутко и могла проснуться. Тогда придетсяразговаривать с ней, смотреть в глаза, сгорать от стыда за то, что вот она,преступница, убийца, все еще живет, коптит воздух своим черным дыханием ивынуждает других, нормальных, здоровых, ни в чем не виноватых людей нянчиться сней.

И все-таки очень хотелось встать и посмотреть в окно. ГалинаДмитриевна осторожно вытянула правую руку из петли. Руки у нее стали такиетонкие, что в ремнях давно пора было проделать новые дырочки.

Минут через двадцать больная бесшумно соскользнула на пол,доковыляла босиком до окошка. Прямо в лицо ей вспыхнула очередная зарница.

Палата была на третьем этаже. Из окна открывался красивыйспокойный пейзаж. Старый яблоневый сад вырубили, посадили ровными рядамималенькие юные елки. Дальше, за высоким забором, виднелись край поля и опушкасмешанного леса. Сквозь лес, через поле, шла узкая бетонная дорога. Часть еебыла видна из окна палаты, и несколько раз Галине Дмитриевне удавалосьзаметить, как катит по ней одинокий сгорбленный велосипедист в темнойспортивной шапочке.

Прямо под окном росла старая яблоня. Она одна уцелела послевырубки сада, раскидистая, корявая, она продолжала щедро плодоносить. Яблокибыли мелкие, темно-красные, с приторной вяжущей горчинкой.

Нянька Рая, которая приходила убирать палату, кормить и мытьбольную, однажды угостила Галину Дмитриевну джемом из этих яблок. Он был оченьвкусный, густой, прозрачный. Рая объяснила, что надо обязательно добавлятьнемного желатина, а также лимонную цедру и капельку ванили.

Больная продрогла и потихоньку вернулась в постель. Сестрапосапывала во сне. Галине Дмитриевне было стыдно даже взглянуть в ее сторону.Бедная девочка возилась с ней, терпела мерзкие истошные вопли, промывала рануна лбу, меняла повязку. Знала бы она, ради кого столько хлопот.

За лесом прокатился слабый громовой раскат, дробь дождястала звонче и напряженней.

Били барабаны, десять маленьких барабанщиков отбивалиторжественную дробь на пионерской линейке, перед выносом флага дружины. ГалинаДмитриевна старалась не закрывать глаз, даже не моргать, потому что стоило намиг провалиться в темноту – и сразу мерещился широкий школьный коридор, стройбарабанщиков в белых рубашках, красных галстуках, красных пилотках. Третьядевочка слева – Люба Гордиенко. Палочки в ее руках мелькали с такой скоростью,что их не было видно. Люба смотрела на Галину Дмитриевну серьезно и печально.

– Ты все еще живешь? И тебе не стыдно? Меня нет, а тыживешь. Я ведь лучше тебя, я была очень хорошая девочка, я много читала, зналанаизусть стихи Есенина, Кольцова и Некрасова, я могла бы столько добра сделатьлюдям. Но меня нет, а ты все живешь. Тебе не стыдно?

Тусклый голос, не мужской, не женский, не детский,пульсировал в мозгу. Дробь дождя, тихое уютное сопение медсестры не моглизаглушить его. Даже если бы сейчас загрохотали выстрелы, заиграл тяжелый рок,все равно этот тихий голос перекрыл бы все прочие звуки.

– Любушка, прости меня, – прошептала Галина Дмитриевна, – яскоро к тебе приду, осталось совсем немного.

– Да, уже пора, – ответил ей глухой знакомый голос, – ты итак живешь слишком долго.