– Salut, Patron, – сказала она. – Как вы умудрились найти тело?

– Я остановился в этой гостинице. – Гамаш зашагал между ними. – Жертва тоже остановилась в «Усадьбе».

– Надеюсь, она получает скидку, – сказал Бовуар.

Они завернули за угол дома, и Гамаш представил им местных полицейских.

– Кто-нибудь выходил? – спросил он.

Бовуар оглядывал место, где лежала жертва, сгорая от желания принять участие в следственных действиях.

– Какая-то пожилая женщина, – сказала молодая женщина-полицейский.

– Англичанка? – спросил Гамаш.

– Нет, сэр. Франкоязычная. Предложила нам чай.

– Высокая, с низким голосом?

– Да, это она. Вообще-то, она показалась мне знакомой, – сказал один из полицейских. – Кажется, я видел ее в Шербруке.

Гамаш кивнул. Шербрук был ближайшим городком, где располагалось полицейское отделение.

– Это шеф-повар гостиницы. Вероника Ланглуа. Она интересовалась этим местом? – Гамаш оглядел участок, огороженный желтой полицейской лентой.

– А кто бы не полюбопытствовал? – рассмеялась молодая женщина.

– Вы правы, – тихо сказал он, посмотрев на нее печальными добрыми глазами. – Женщина еще несколько часов назад была жива. Может, это несчастный случай, может – убийство, но в любом случае здесь сейчас не место и не время для смеха. Пока.

– Извините.

– Вы слишком молоды, чтобы сделаться бесчувственной или циничной. И я тоже. – Он улыбнулся. – Нет ничего зазорного в том, чтобы проявлять чувствительность. Что говорить, это наше самое большое преимущество.

– Да, сэр.

Женщина-полицейский готова была лягнуть себя. На самом деле она была человеком чувствительным, но решила, что должна скрывать это, а некоторая грубость произведет впечатление на знаменитого главу отдела по расследованию убийств. Она ошиблась.

Гамаш повернулся к огороженному месту. Он почти ощущал, как вибрирует рядом с ним Бовуар. Инспектор Бовуар был альфа-самец, энергичный, сосредоточенный заместитель шефа, который верил в торжество фактов над ощущениями. Почти ничто не проходило мимо его взгляда. Кроме разве что тех вещей, которые невозможно увидеть.

Агент Лакост тоже смотрела в ту сторону. Но в отличие от Бовуара она умела сдерживать свои порывы. В их команде она была охотником. Умела вести наблюдение незаметно, скрытно.

А Гамаш? Он знал, что он не гончая и не охотник. Арман Гамаш был разведчиком. Он шел впереди других на неизвестную и не нанесенную на карту территорию. Его тянуло на край света. В места, известные старым морякам, которые предупреждали: «Там водятся чудовища».

Вот где можно было найти старшего инспектора Гамаша.

Он заходил за черту и обнаруживал там чудовищ, прячущихся в глубине внешне разумных, мягких, веселых людей. Он заходил туда, куда даже они сами не отваживались заходить. Арман Гамаш шел по скользким следам вглубь человеческой души, где скрывался почти потерявший человеческие черты убийца.

У команды Гамаша была чуть ли не идеальная следовательская история, они делали свою работу, отделяя факты от фантазий, пресекали попытки выдать желаемое за действительное. Они делали это, собирая свидетельства и улики. А также эмоции.

Арман Гамаш знал кое-что, недоступное другим следователям в прославленной Квебекской полиции. Убийство – это в высшей степени человеческое явление. Убивают человека, и убивает человек. А спусковым крючком убийства становится не каприз и даже не какое-то событие, а эмоция. Нечто прежде здоровое и человечное становится жутким и распухшим, оно вынуждено прятаться. Но не успокаивается. Оно лежит там нередко десятилетиями, пожирая самое себя, увеличиваясь в размерах и скрежеща зубами, мрачное, полное обид. И наконец оно вырывается на свободу, отрекаясь от всего, что было в нем человеческого. Его уже не могут сдержать ни совесть, ни страх, ни общественный договор. Когда это происходит, начинается ужас. И человек становится убийцей.

И Арман Гамаш вместе со своей командой занимались тем, что отыскивали убийц.

Что же случилось в «Охотничьей усадьбе» – убийство или нет? Гамаш этого не знал. Но он знал: здесь произошло что-то неестественное.

* * *

– Отнесите это им, s’il vous plaît.[45]– Большая красная рука шеф-повара Вероники чуть дрожала, когда она показывала на подносы. – И принесите от них чайники. Им понадобится свежий чай.

Она знала, что это ложь. То, чего хотела семья, невозможно было вернуть. Но, кроме чая, ей нечего было им предложить. И она готовила его. Заваривала снова и снова.

Элиот старался ни с кем не встречаться взглядом. Он пытался делать вид, будто ничего не слышит, что, впрочем, было вполне возможно из-за Коллин, которая все время всхлипывала и шмыгала носом. Возникало впечатление, что у нее в голове неисчерпаемый запас жидкости.

– Я не виновата, – в сотый раз проговорила она, брызжа слюной.

– Конечно, ты не виновата, – сказала Клементин Дюбуа, прижимая ее к себе и поправляя одеяло, которым она накрыла девушку. – Никто тебя и не винит.

Коллин прильнула к мягкой груди.

– Там повсюду были муравьи, – сказала она, икнув, и отпрянула от мадам Дюбуа, оставив на плече ее цветастого платья влажное пятно.

– Ты и ты, – сказала шеф-повар Вероника, показывая на Элиота и Луиз и понуждая их действовать.

Чай стал бы слишком крепким, если ждать и дальше. Она знала: официанты молоды и еще не сталкивались со смертью. В отличие от нее. Отправлять их прислуживать Морроу и в лучшие времена было нежелательно, а сейчас времена были отнюдь не лучшие. Комната, полная скорби, хуже, чем комната, полная злости. К злости человек привыкал, сталкивался с нею каждый день, научался принимать ее или не замечать. Или уходить от нее подальше. Но спрятаться от скорби было невозможно. Она находила тебя повсюду. Больше всего люди боялись скорби. Не утраты, не печали. Но что происходило, когда вы подавляли эти чувства в себе? Они возвращались скорбью.

Работники гостиницы собрались в кухне: кто сидел в кресле, кто устроился на краешке стола, кто прислонился к стене, прихлебывая крепкий кофе или чай, успокаивая друг друга. Шепотком делились предположениями, теориями, догадками. Метрдотель привел Коллин, сдал им на руки – пусть утешат, найдут ей сухую одежду, – потом собрал весь персонал. После того как семья была извещена, он мог поделиться новостью с работниками.

Мадам Мартин мертва. На нее упала статуя.

Все охнули, у кого-то вырвалось восклицание, но лишь один из них вскрикнул. Пьер оглядел комнату, но так и не понял, кто это. В одном он был уверен: этот звук удивил его.

* * *

Наконец-то инспектору Бовуару удалось заглянуть в яму. Только это была не яма. Углубление в земле было заполнено человеческим телом. Женщина с широко раскрытыми глазами, мертвая, ее грудь раздавлена упавшей статуей.