— Да уж, — кивнула я и стала рассматривать план,но о лазах из плана ничего узнать не удалось. Видя такое мое томление,сестрица, встав рядом, попробовала рассуждать здраво:

— Возможно, подпол был под всем домом: народ жил небедный, добра имел много. Но портить полы в каждой комнате никто бы не стал.Следовательно, люк располагался там, где это было удобнее. Прежде всего кухня.Так?

— Так, — кивнула я, знать не зная, какого мненияоб удобствах придерживались наши предки.

— Далее. Люк в подпол мог быть и в людской, —задумчиво сказала сестрица и почесала нос.

— И что? — насторожилась я. — Прадед всеперепутал, и план у нас не правильный, а у Эдуарда верный?

— Не думаю, — ответила она, основательноуглубившись в размышления. — Знаешь, Лизка, — сказала Мышильда черезнесколько минут со вздохом, — у меня такое чувство, точно я что-то должнапонять. Что-то очень простое, лежащее на поверхности…

— Ты имеешь в виду наш клад? — уточнила я.

— Ага. — Сестрица огляделась, как будто что-тоискала.

— Не знаю, — опечалилась я. — У меня вроде бытакого чувства нет. Ладно, давай здесь все как следует осмотрим: где-то ведьесть вход в подземелье.

Мы со всей тщательностью стали исследовать фундамент, атакже железяки, которые нам удалось нащупать и заприметить. Но ничего похожегона замаскированную дверь обнаружить нам не удалось.

— Не могу понять, куда он делся? — разволноваласьсестрица.

Где-то через пару часов дальнейшие поиски показались намбессмысленными.

— Вернемся на нашу кухню и будем копать, —предложила я. Мышильда согласилась, и мы взялись за работу. Но в этот день всевыходило совсем не так, как мне того хотелось.

Очень скоро появился Михаил Степанович, в крайнем волненииразмахивая руками, и начал гневаться:

— Елизавета, это невыносимо. Что он себе позволяет,черт возьми?

— Кто? — ласково поинтересовалась я. Я знала, чтомой ласковый голос настораживает предпоследнего. Михаил Степановичдействительно насторожился и сказал тише, но с необыкновенным достоинством:

— Я ему что, сиделка?

— Конечно, — еще ласковее ответила я. —Сегодня вы сиделка, потому что ночью у вас был насморк и вы не могли работатьсторожем. — Я вылезла из ямы, сунула в руки Михаила Степановича лопату исказала:

— Трудитесь, процесс должен быть непрерывным. А яразберусь с больным. Марья Семеновна, — обратилась я к сестрице, — будьтедобры проследить за Михаилом Степановичем, чтобы они не халтурили. Мне нехотелось бы вновь поднимать вопрос о его пропитании.

Я вошла в дом и сразу же услышала поскуливание, доносившеесясо стороны мамашиной спальни. Иннокентий возлежал на кровати, всем своим видомдемонстрируя страдание.

— Что? — не без суровости спросила я.

— Лиза, это невыносимо, — начал он, но я перебила:

— Очень болит? Давай вызовем «Скорую» и отправим тебя вбольницу.

В больницу Иннокентий не захотел. Он хотел, чтобы я села рядом,взяла его за руку и поговорила с ним. Я села, взяла и поговорила не менееполучаса. После чего недвусмысленно намекнула, что у меня полно других занятий,например, поиски семейных сокровищ.

— Мне надо идти, — с грустью сообщила я,поцеловала последнего в лоб и, решительно поднявшись, добавила:

— Думаю, через два-три дня ты встанешь на ноги.

— Мне кажется, я уже никогда не смогу ходить, —жалобно проскулил Иннокентий, но я его подбодрила:

— Будешь бегать как миленький.

Я заторопилась на пустырь. Евгений мирно похрапывал возлешалаша, начисто забыв о художественном свисте, а Михаил Степанович под чуткимруководством Мышильды пыхтел, потел и маялся.

— Остаетесь чернорабочим или в сиделки пойдете? —деловито спросила я. Михаил Степанович, с трудом выбравшись из ямы, ходкопотрусил к дому, выражением лица продемонстрировав крайнюю степень своеговозмущения.

— Никакой пользы от мужиков, — горестно вздохнуласестрица, и мы с удвоенным рвением приступили к поискам.

Где-то через час над нами замаячила голова Евгения.

— Ну как? — сонно спросил он.

— Никак, — пожала я плечами.

— Я это… насчет обеда пойду.

— Там Михаил.

— Так ведь он при Иннокентии.

— В самом деле, пусть идет, — вмешаласьМышь. — Гений-то наш, кроме жареной картошки, ничего не сделает, а мнепосле такой работенки калории нужны.

Евгений был отпущен, и мы, таким образом, остались безвпередсмотрящего. Оттого-то появление соседей заметили не сразу. Первым возниктот, кого звали Коля, присев на корточки рядом с фундаментом, он спросил:

— Копаете?

— А то не видно? — обиделась Мышильда.

— Видно, — согласился он, по некоторойзаторможенности чувствовалось, что до конца в себя он еще не пришел.

— Перекур, — сказала я Мышильде, вылезла из ямысама, выдернула ее и присела рядом с парнем, он взглянул на меня и отчетливоохнул. Тут и второго Бог принес, я имею в виду Сергея. Он хмурился и чем-то былнедоволен. Заглянул в яму и поинтересовался:

— А чего это вы здесь роете?

— Клад, — удивилась я. — Я ведь вамрассказывала утром. Клад купца Калашникова. Он зарыл, а мы ищем. Он наш прадед,так что право имеем.

— Никаких вы прав не имеете, — вдруг разозлилсяСергей. — И вообще, мотайте отсюда.

— Откуда? — не поняла я. Он стал наливатьсякраской, а я поднялась во весь рост и взглянула на его макушку. Следовало человекапросветить. — Дом сгорел, — загибая пальцы, очень доходчиво началаобъяснять я. — Этот пустырь ничейный. Хочу рою, хочу нет. Прадед мой,значит, и клад мой. А если ты считаешь по-другому, то сам и мотай.

День был жаркий, и парень, должно быть, с утра неважно себячувствовал. Подняв подбородок, он сказал:

— Да я тебя…

— Что? — удивилась я, а отважная Мышильдаперехватила в руках лопату на манер боевой секиры.

— Сказали — мотай, — не унимался парень.