провести последние часы жизни за размышлениями, как бы поблагороднее умереть на арене — это твое право. А я собираюсь прожить свою жизнь в дистрикте 12!

«А я собираюсь помочь тебе в этом», — думаю я, а говорю: «Я не удивлюсь, если тебе это удастся».

Она разворачивается, чтобы уйти.

— Передавай привет моей матери, когда вернешься, — говорю я ей в след.

— Заметано, — отвечает она, не разворачиваясь.

Остаюсь один. Почему она злится? Я же не сделал ей ничего плохого… Хотя какая теперь разница? Нам не быть вместе. Либо мы оба погибнем на Играх, либо она сможет вернуться. Третьего не дано.

Еще пару минут стою на краю крыши, а потом решаю пойти к себе. Время близится к утру, и капитолийский народ постепенно расходится по домам, поэтому я открываю окно и ложусь в постель. В итоге под самое утро мне удается заснуть на пару часов. И когда Порция приходит ко мне, чтобы разбудить, я чувствую себя обессиленным и разбитым.

Глава 11. Игры

Готовить к Играм нас будут в катакомбах под ареной, поэтому Порция дает мне халат, и мы идем на крышу. Не проходит и минуты, как над нами нависает планолет, из которого выпадает лестница. Как только я притрагиваюсь к ней, меня будто парализует.

Лестница поднимает нас внутрь, и ко мне подходит женщина со странным прибором в руках, чтобы ввести следящее устройство.

Следом за мной поднимается Порция и ободряюще похлопывает по плечу. Нас ведут в каюту, в которой уже приготовлен завтрак. Абсолютно не хочу есть, и даже больше того, я уверен, что меня стошнит, если съем хоть маленький кусочек чего-нибудь.

— Пит, постарайся поесть хотя бы немного, — уговаривает Порция, — кто знает, что будет на арене, может, там вообще не будет еды.

— Тогда мы умрем очень быстро, а смерти без зрелищ никому не интересны.

— И все-таки тебе надо поесть.

В итоге съедаю половину того, что лежит у меня на тарелке, убеждая себя, что Порция может оказаться права.

Когда мы подлетаем к стартовому комплексу, окна в планолете затемняют, и сквозь них уже ничего не видно.

— Зачем? — интересуюсь я.

— Трибуты не должны знать, что будет на арене.

Планолет останавливается, и мы по очереди спускаемся по лестнице в какой-то люк. Порция ведет меня в комнату, отведенную специально для меня. Каждый год арену строят заново, так что я первый и последний трибут, который побывает здесь.

Иду в душ и наслаждаюсь теплыми струями воды, скорее всего, в последний раз в жизни. А когда выхожу из ванной, Порция уже разглядывает мой костюм, для арены. У всех они будут одинаковые. В этом году это коричневые брюки, светло-зеленая футболка, коричневый ремень и ветровка с капюшоном.

— Что-то не так? — спрашиваю я.

— Нет, все так. Просто я смотрела, в чем особенность этой ткани.

— И в чем ее особенность?

— Ветровка не пропускает тепло, а ботинки влагу. Так что, возможно, будет холодно и сыро. Может быть, что-то вроде леса или болот.

— Не сильно обнадеживающе, — говорю я.

— Это только мои предположения.

И все равно, какой бы не была декорация, там будет ад. От этой мысли у меня опять начинает болеть живот.

Порция помогает мне одеться и говорит, чтобы я убедился в том, что одежда сидит удобно. Я хожу, приседаю и бегаю, пока не убеждаюсь, что все идеально.

— У тебя есть вещь, которую ты хочешь взять с собой? — спрашивает она.

В этот момент меня будто прошибает током. Мои записки! Как я мог их забыть?

— Я забыл их в тренировочном центре, — отвечаю я.

— Ты говоришь не о тех бумажках, которые искал утром?

— Да, о них, — хотя я не помню, что вообще что-то искал.

— Пит, они лежат у тебя в кармане халата, — говорит Порция и идет в ванную и возвращается с моими записками. — Ты что, совсем не спал?

— Пару часов, — неуверенно говорю я и засовываю бумажки в кармашек ветровки, — не помню, чтобы я брал их с собой.

— Тебе надо проснуться, я закажу кофе.

Она уходит, а я остаюсь в комнате один. Теперь, когда мои записки со мной, становится спокойнее. Во-первых, они символизируют, что в меня кто-то по-настоящему верит, а во-вторых, этого «кого-то» не накажут, если случайно обнаружат их в комнате. Все мысли в моей голове спутаны, но план, придуманный Хеймитчем, я помню во всех подробностях.

Порция возвращается с двумя кружками и отдает одну мне.

— Редкая гадость, но помогает проснуться.

Делаю глоток. Да, совершенно точно, напиток — гадость, но допиваю все до последней капли. Во рту остается неприятный привкус и осадок.

— Будто пыли пожевал, — говорю я и ставлю кружку на стол.

Порция усмехается и пересаживается на диван рядом со мной.

— Хочешь поговорить? — говорит она почти шепотом.

— У меня все спуталось в голове. Такое чувство, что все происходит не со мной, — откровенно признаюсь своей стилистке и вижу искреннее сочувствие в ее глазах.

— Расскажи мне все, что хочешь, и все станет на свои места.

— Я никогда не мог подумать, что все случится вот так, — отвечаю я. — Я до сих пор не могу поверить, что в таком возрасте мне приходится думать о смерти.

— Не думай о смерти, Пит. Поверь, это не приведет ни к чему хорошему. У тебя есть цель, верно? — я киваю. — Так вот, когда ты окажешься на арене, выкинь из головы абсолютно все, кроме этой цели. Прежде чем сделать что-то, думай: «Это поможет мне или помешает?». Я уверена, что у тебя все получится. Но даже если что-то пойдет не так…. — она замолкает, чтобы подобрать слова. — Даже если у тебя не получится спасти Китнисс, постарайся победить.

— Я не смогу вернуться домой без нее…

— Ты поможешь своему дистрикту, своей семье.

— Я не смогу, — повторяю я.

— Я тоже думала, что никогда не смогу начать жить заново после смерти моих родных. Но каким-то образом у меня все получилось. Первое время я жила будто во сне, а сейчас рада, что когда-то давно смогла перебороть себя.

— Для этого надо иметь очень сильный дух, — говорю я.

— У тебя дух намного сильнее моего, ты добровольно жертвуешь собой ради любимой. Я не знаю, смогла бы я так, — она обнимает меня за плечи одной рукой.

— Надеюсь, все получится, — шепчу я.

— Все получится, Пит. Не сомневайся.

Наш разговор прерывает громкий гудок — знак, что трибуту пора отправляться на арену. Я встаю и иду к диску, который поднимет меня наверх.

— Если вдруг у