— Черт возьми! — вырвалось у меня. Я не отложил и не отнес ему в каюту зарплату. Начал считать оставшиеся деньги. Нужная сумма набиралась, но в мелких купюрах и мелочью… Делать нечего, отнес все это к нему в каюту, выслушал много лестного о себе и… стал главным врагом нашего зама.

На следующий день был приказ по части, и, к моему великому облегчению, мне не нужно было больше быть финансистом части.

Продолжаю изучать как аппаратуру и приборы нашей лаборатории, применяемые в ходе первого физического пуска реактора, так и оборудование перегрузочного комплекса. Чрезвычайно важным и опасным в радиационном и ядерном отношении объектом было здание № 5 — хранилище отработанного ядерного топлива бассейнового типа, построенное в начале шестидесятых годов. Впоследствии оно стало одним из самых крупных в мире мест сосредоточения и хранения отработанного ядерного топлива из реакторов атомных подводных лодок.

Внешне это было огромное здание своеобразной мрачной и угрюмой архитектуры, без окон, выкрашенное в черный цвет, стоящее на скале среди сопок. Под слоем воды в нем хранятся отработанные тепловыделяющие элементы с перегруженных активных зон реакторов подводных лодок. Радиационный фон в хранилище сильно повышен, но, несмотря на это, эксплуатация здания продолжается.

Жидкие радиоактивные отходы складируют и хранят в трюмах старого списанного танкера, пришвартованного к пирсу с другой стороны нашей плавказармы, который, как мне стало известно потом, был отбуксирован и затоплен, в одному богу известном месте, на Севере.

Нужно сказать, что перегрузки активных зон реакторов подводных лодок проходили не только у борта плавмастерской нашего комплекса. Перегрузки осуществлялись на судоремонтных заводах в плавучих доках и в сухом доке на судостроительном заводе под Архангельском. Офицеры комплекса были постоянно в командировках по 3–4 месяца, столько, в среднем, продолжалась перегрузка. Оборудование регулярно перебрасывалось из одного места в другое, все это требовало слаженной организации работ и корректировки планов.

В лаборатории физического пуска реакторов своего личного состава не было, и мне приходилось привыкать к работе с матросами других подразделений, а это достаточно хлопотно, потому что свой матрос есть свой, а личный состав чужого подразделения не особенно стремится выполнять приказания «чужого» офицера.

Здесь, на Севере, осенью не бывает долгих, неделями идущих дождей, нет грязи. Сезон осени скоротечен и совсем не похож на золотую осень Средней полосы. Здесь есть два сезона — полярный день и полярная ночь. И то, и другое удивляет, раздражает, угнетает. На Севере живешь волевым усилием, преодолением, надеждой на лучшее. Как у Высоцкого:

Север, воля, надежда,

Страна без границ.

Снег без грязи,

Как долгая жизнь без вранья.

Так и жили…

Наступила настоящая зима. Сильный мороз обрушился неожиданно. Запуржило… Снег, снег, снег… На оконных рамах налипли комья снега, балконы занесены полностью.

Полярная ночь вступила в свои права. Бледные сполохи зеленовато-фиолетовых лент северного сияния колыхались над головой. Иногда, сияние напоминало подсвеченные облака и не производило впечатления.

Но однажды, когда я поздно возвращался со службы, а ночь стояла ясная и безоблачная, звездное небо над головой неожиданно дрогнуло и заколебалось, как занавес, красно-сине-фиолетовым цветом. На мгновение мне показалось, что земля поехала у меня под ногами. Это похоже на ситуацию, когда, стоя на перроне, при начале движения поезда, кажется, что перрон уходит из-под ног. Я остановился пораженный. Такого мне еще не приходилось видеть. Я стоял как вкопанный, запрокинув голову и глядя на небо широко раскрытыми глазами.

До этого я не раз видел северное сияние, но оно было слабым, состоящим из зеленоватых полос или свечения, напоминавшего легкие облака. В этот раз все было не так. Будто электрический разряд потряс небо. С одного его края в другой, мощное, как луч прожектора, со страшной быстротой стало переноситься странное трепетание. Красно-синие и фиолетовые широкие полосы с трепетанием, заходя одна за другую, гаснув и тут же загораясь вновь, пересекали все небо с явственным шорохом и треском.

Снег под моими ногами посветлел и приобрел красноватый оттенок. Казалось, будто какой-то таинственный и могущественный бог Севера куролесил по всему небосводу. Сколько прошло времени, я не мог бы сказать. Минута или более…

Но вдруг все сразу погасло и стало еще темнее. После того, как глаза привыкли к темноте, я различил огромное пространство неба, усеянного крупными яркими звездами, серебристый снег вокруг и какой-то неясный туман по вершинам сопок. Я оглянулся. Никого вокруг не было. Только ночь и снег…

Служба моя шла своим чередом…

Юношеский максимализм сошел с меня вместе с курсантской формой. То, что я мог позволить себе курсантом, офицером было просто невозможно.

Нет, я не стал образцово-показательным офицером, разгильдяйства во мне оставалось еще много, но я стал соизмерять последствия. И, главное, я научился смотреть на себя со стороны, у меня хватало характера посмеяться над собой! Что не раз позволяло мне сохранить выдержку в самой нервной ситуации.

Вообще, человек я открытый, коммуникабельный, при случае могу блеснуть остроумием и умом. С этим все в порядке. Наверное, это идет от силы моего характера, а тот, в свою очередь, от имени. Мое имя — имя сильного человека — лидера.

Я всегда, ставя перед собой вполне серьезные цели, достигаю и реализовываю их спокойно, уверенно, без оглядки на окружающих. Наверное, на мой характер влияли и звезды в момент моего рождения: начало августа. «Царь зверей» — шучу над собой. Я легко и без сожаления трачу деньги, люблю хорошее застолье и дружную компанию. В повседневной жизни приветлив, что иногда воспринимается окружающими как слабость, но это не так. Как-то сотрудники оценили меня: «пушистый бультерьер» — очень галантный, но с железной хваткой — в этом есть доля правды.

Здесь уместно, наверное, сказать, что мое внутреннее нравственное состояние позволяло смотреть своим товарищам, сослуживцам честно в глаза с чистой совестью. В нашей среде, среде молодых офицеров-перегрузчиков, не было принято говорить о карьере, с самоиронией и едким смехом встречали мы такие разговоры. И чувство товарищества для нас заключалось не только в веселой компании, но и в готовности прийти на помощь друг другу и в трудностях повседневной жизни, и в опасностях нашей работы. Радиационная опасность постоянно висела над нашими головами, но мы были молоды…

Первый год я на Севере, но не унывал. Постепенно знакомился с офицерами перегрузочного комплекса. Многие из них здорово помогли мне с изучением материальной части комплекса. Мои непосредственные начальники — «научный руководитель» нашей лаборатории и «старший инженер — физик» — много времени уделяли моему вхождению в работу лаборатории. Научный руководитель и старший инженер-физик готовили меня к