Маркус усмехнулся, и она ответила ему улыбкой. И эта улыбка подарила ему куда больше удовлетворения, чем выигранное пари насчет того, кто дольше удержит ложку на носу. Ему хотелось запрокинуть голову и расхохотаться, может, даже хлопнуть ее по руке, когда они будут смеяться вместе. Он знает ее всего несколько дней, и она уже успела его заинтриговать. Его тянуло к ней, тянуло сильнее, чем к кому бы то ни было прежде. Он испытывал к ней нечто такое, чего, как ему казалось, никогда ни к кому не испытывал.

И он, если бы думал сейчас о себе, мог бы признать весьма прискорбным тот факт, что до сих пор никто так благотворно на него не влиял. Но он сейчас о себе совсем не думал, не мог думать – что было для него необычно, ново и волнительно. Он хотел узнать больше о ней. Он желал выяснить, какие цветы ей нравятся и что изначально заставило ее пойти в гувернантки.

– Итак, – произнес герцог и, ухватив ее руку повыше локтя, усадил обратно в кресло, – расскажите мне: что представляет собой приятная светская беседа? – Он вернулся в свое кресло и сложил руки на коленях.

Ничего похожего на приятные светские беседы они с герцогом не вели. Никогда. Ни сегодня, ни прежде. Лили, разумеется, не стала озвучивать свою мысль. Герцог пожирал ее глазами, и девушка поймала себя на том, что уже ревнует герцога к любой из тех женщин, к которым он намерен присмотреться, выбирая себе жену. Что уж говорить о ревности к той, что сможет целиком увидеть его грудь, лишь крохотной частью которой могла сейчас любоваться Лили.

Он станет добиваться благосклонности этой счастливицы посредством приятной светской беседы, заведомо зная, что никогда ее не полюбит. Так стоит ли ей завидовать?

Пожалуй, она могла бы ему помочь. В том, что касается светской беседы.

– Вы не должны упоминать количество съеденного и выпитого вашей дамой. Это первое правило, ваша светлость. – Лили деликатно покашляла, прочищая горло. – Во-вторых, вы не должны обсуждать ничего такого, что может быть ею неоднозначно истолковано, – «Как, скажем, заявлять о своем желании заняться с ней тем, чем он не мог бы заниматься один или с другим джентльменом», – подумала, но не сказала она, – ничего двусмысленного, ничего спорного.

– Тогда о чем же я могу говорить? – весело блестя глазами, спросил герцог.

Лили улыбнулась в ответ.

– Выбор и правда невелик. Вы можете говорить о погоде. О том, как прошел день, – при условии, что вы не делали ничего такого, что может шокировать вашу визави. Вы можете также делать комплименты присутствующим, выражать свое восхищение гостеприимством хозяев дома, хвалить кушанья и музыку. Еще вы можете лестно отзываться о танцах и тех, кто их исполняет. Если, конечно, там будут танцы.

– А как леди узнает, что она меня заинтересовала?

«Ах это».

– Ну, – сказала Лили, чувствуя, как предательский жар заливает шею, поднимаясь все выше, – это дело тонкое. Надо уметь различать оттенки.

– Оттенки?

Боже милостивый! Какой у него голос! Этот низкий бархатный баритон, с таким несравненно мужественным тембром… Лили чувствовала вибрации его голоса буквально кожей. Ей кажется или в комнате действительно сделалось душно? Девушка заставила себя вдохнуть полной грудью, и это помогло выйти из предобморочного состояния.

– Леди, как правило, лучше чувствуют оттенки, чем джентльмены. К примеру, мужчина пожелает заявить о своем особом расположении к некоей особе, но правила светской беседы запрещают ему это сделать. Однако ему вполне по силам продемонстрировать свои чувства не с помощью слов, а с помощью поступков, и тогда все нормы вежливости будут соблюдены.

Герцог пристально смотрел на нее и при этом задумчиво жевал губу.

– Если бы мне понадобилось продемонстрировать леди мой к ней интерес, я бы мог… – Герцог неожиданно шустро вскочил на ноги и протянул Лили руку. – Это нужно отработать.

У Лили пересохло во рту, когда она, подав ему руку, позволила герцогу помочь ей встать. Теперь они стояли лицом к лицу так близко, словно собрались танцевать. Не настолько близко, чтобы это выходило за рамки приличий, и все же… Кажется, она совсем утратила бдительность. Рассудительная и осторожная гувернантка не может чувствовать то, что чувствовала сейчас Лили. И – о ужас! – она была готова презреть приличия.

Ей хотелось закинуть руки ему за шею, погрузить пальцы в густые темные волосы, провести ладонью по, наверное, колючей щеке. Она хотела упасть к нему на грудь и забыть обо всем. Пойти на поводу у желания. Да, именно это чувство владело ею сейчас. Она его желала, и ей отчаянно хотелось узнать, что стоит за всеми теми разговорами и действиями, которые принято считать неприличными. Что еще таит в себе непостижимая черная бездна его взгляда?

– Мисс Лили? – Голос его вывел Лили из транса. Очень вовремя. Что бы он сказал, если бы мог прочесть ее мысли? Что бы он подумал о гувернантке своей дочери, которую попросил преподать ему урок речевого этикета?

Лили чувствовала, что задыхается при мысли о том, что бы он ей на это сказал. Вернее, при мысли о том, что бы он мог в этой ситуации сделать. Поле для предположений открывалось широкое, но ни в одной из сцен, что рисовало ее воображение, не нашлось приличной роли для строгой, целомудренной и разумной гувернантки. Ни одной приличной роли – одни лишь неприличные.

– Да, конечно, ваша светлость. Я просто… – «Представляла себе те непристойности, которыми хотела бы заняться вместе с вами», – подумала, но не сказала Лили. – Я просто задумалась. С вашими потенциальными невестами этого, я полагаю, не произойдет. – «Немногие юные леди позволят своим мыслям забрести далеко, когда вы рядом».

Он улыбнулся. Улыбнулся так, словно они хранили один пикантный секрет на двоих, и она только что на него намекнула.

– Вы считаете мою фигуру настолько значимой?

Зачем он спрашивает? Напрашивается на лесть? Ему что, мало льстят?

– Вы же герцог, – без намека на почтительность сказала Лили, – и потому ни бородавки, ни лысина вам не помеха. Юные леди в любом случае будут млеть при виде вас.

– Но не вы. – Он по-прежнему держал ее за руку. Она могла бы убрать руку, вытереть ладонь о платье, но она предпочла оставить все как есть. Тактильный контакт – кожа к коже (он, разумеется, был без перчаток, и она тоже) – дарил ей богатейшую палитру ощущений с невероятным количеством оттенков. Она жадно впитывала тепло его ладони, его чутких пальцев. Она любовалась абрисом его лица – отрезки и углы, и ни одной плавной, скругленной линии, ничего женственного. Этот прямой как стрела нос с узкой спинкой – гордый нос патриция – не мог оставить ее равнодушной. И глаза – темные, бездонные, под выразительными подвижными бровями – не отпускали ее.