которым связаны жизни стольких знаменитостей, не то чтобы забыли – наоборот, о нем часто, даже излишне, вспоминают. Но что знаете Вы, дорогой Читатель, о прошлом Лукьяновского следственного изолятора МВД Украины, которому не так давно исполнилось 150 лет? Всем, кто побывал там не по своей воле, не до его прошлого. А кто может сказать, что в тюрьму попадают по своему желанию? Ну, разве что надзиратели или, как их теперь называют, контролеры.

Это тюремное сооружение, окруженное старыми валами, новыми жилыми домами, прикрытое деревьями, стоит в самом центре столицы. Вот открыть бы в Лукьяновской тюрьме музей, но куда деть его обитателей и обслуживающий персонал? Нет другого здания, в котором перебывало столько значительных, знаменитых лиц, и которые, несмотря на их столь разительные политические взгляды, находились в одних и тех же камерах, ходили на допросы, свидания, прогулки по одним и тем же коридорам. Я не буду останавливаться на нынешнем состоянии Лукьяновского следственного изолятора. Я – историк, поведу рассказ о прошлом, но на этот раз не об архитектуре и быте, а о прежних обитателях тюрьмы.

Ранее, когда заключенных были единицы, их заключали в крепостях или замках. Особо виновных казнили без промедления. Места массовых заключений в Киевской губернии появились одновременно с восстанием 1863 года, с проведением групповых арестов и казней для содержания многочисленных врагов режима.

Губернские присутствия стали строить везде. В Киеве оборонные сооружения были небольшого размера, поэтому возникла необходимость в новом тюремном замке. Для новостройки выбрали пустынное место у поселка Лукьяновка. Первое главное сооружение появилось в 1863 году по проекту архитектора М. Иконникова. Архитектурного целого не получилось, памятник зодчества второй половины ХІХ века достраивался и перестраивался, что происходит и сегодня.

Так появилась Лукьяновская тюрьма, место, где все – независимо от политической платформы и симпатий – объединялись в очереди за тюремной похлебкой. Когда в злополучные 1930-е годы у киевских старожилов спрашивали, где тот или та, они многозначительно потирали руки, иногда приговаривая, хотя и так было понятно: «Ладушки». Так, с черным юмором, называли ЛАД – Лукьяновский арестный дом. В последние годы возле «Ладушек» – видать, в назидание, – поставили величественное по архитектуре и великолепное по интерьеру здание налоговой полиции.

Первыми лицами, которые по политическим причинам гурьбой попадали в камеры тюрьмы, стали народники, участники Чигиринского заговора 1877 года. Тогда большая группа революционно настроенной молодежи подготовила восстание в Чигиринском уезде Киевской губернии. У них не получалось напрямую сказать крестьянам о своих целях. Поэтому 24-летний сын священника Яков Стефанович, имея опыт политической работы, решил пойти на обман крестьян, использовав их процарские настроения. Он выдал себя за эмиссара императора Дмитра Найду и призвал сообща бить помещиков и забирать их имущество. В этом ему помогали 20-летний дворянин Иван Бохановский, в прошлом член революционной организации «Киевская коммуна», и 22-летний Лев Дейч, сын еврея-купца. Они создали нелегальную крестьянскую организацию «Тайная дружина». За месяц до выступления планы заговорщиков были раскрыты, всех членов дружины, а их было около тысячи, арестовали. Так Бохановский, Дейч, Стефанович стали заключенными Лукьяновского замка. У народников существовала специальная группа для освобождения своих товарищей. Особенно отличился в этом сын военного Михаил Фроленко. Он разработал верный план, который неоднократно применял. По нему и сбежала из Лукьяновской тюрьмы указанная тройка. Сам Фроленко впоследствии участвовал (дважды) в покушениях на Александра ІІ, за что был осужден в 1881 году, но казнь заменили пожизненным заключением, из которого его освободили по Манифесту 1905 года. Бохановский, Стефанович, а особенно Дейч и далее продолжали заниматься революционной работой. В романе Ф. Достоевского «Бесы», который не любили в СССР, читаем: «Мы проникнем в самый народ. Одно или два поколения разврата неслыханного, подленького. Когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, – вот что надо!» А в черновиках к «Бесам» можно прочитать удивительное пророчество Достоевского: «Год такого порядка или ближе – и все элементы к огромному русскому бунту готовы. Три губернии вспыхнут разом. Все начнут истреблять друг друга. Капиталы и состояния лопнут. И потом, с обезумевшим после бунта населением, разом ввести социальную республику, коммунизм и социализм».

Особое событие в описываемой тюрьме произошло 24 мая 1881, когда в камере родился будущий академик, мало того, президент Академии наук УССР А. А. Богомолец. Даже объем книги не позволяет указать все звания этого великого ученого. Его мать – Софья Николаевна Богомолец, в девичестве Присецкая, была по происхождению дворянкой с Полтавщины. Она, став женой видного народовольца врача Александра Богомольца, по распространенной среди молодежи моде вступила на путь революционной борьбы. Даже не окончив в Петербурге женские курсы врачей, по зову души и мужа «пошла в народ». После долгих скитаний, скрываясь от полиции в подполье, Софья Богомолец в Киеве стала членом революционной организации «Южнорусский рабочий союз», а после ареста основателей, которые тоже отбыли срок в Лукьяновской тюрьме, приняла руководство. Ей тогда исполнилось 24 года. Вскоре арест и суровый приговор: 10 лет каторги. Но на место отбывания наказания везти Софью было нельзя – осужденная была с заметным животом. Через четыре месяца заключения она родила мальчика, который впоследствии 16 лет руководил наукой Украины. Когда малыш окреп, его маму с подельницей Елизаветой Ковальской отправили в Сибирь. Молодые женщины и из Иркутской тюрьмы попытались убежать. Это не удалось, и им добавили еще по 8 лет срока. Софье Богомолец достаточно было и первых полученных десяти лет: она умерла от туберкулеза на Нижней Каре (Забайкалье) 23 января 1892 года.

Долгие годы (1878–1903) судьба революционеров в Киеве зависела от начальника Киевского губернского жандармского управления полковника В. Д. Новицкого. В своих мемуарах «Записки жандарма» он почти не вспоминает Лукьяновскую тюрьму, ставшую его позором. Конец ХІХ века, пожалуй, был самым тяжелым периодом для жандармерии: все студенты, да что там говорить, вся интеллигенция баловались революцией! Да, да, именно, баловались! Иначе эти потуги объяснить нельзя. Как дети, которые добрались до спичек… и устроили пожар, сжегший империю! Вначале пытались разбередить революционными идеями крестьян, а потом, поняв всю бесперспективность этих устремлений, взялись за рабочий класс. Но когда вспыхнула революция 1905 года с ее трагедиями, баррикадами, расстрелами, погромами, они ужаснулись, но было поздно: зверь разрушения и насилия был уже разбужен!

А тогда быть революционером считалось модным и престижным. Жандармский полковник Новицкий, забирая всех присутствующих на собраниях, резонно считал, что непричастных просто не было. И ничего, что из взятых 100 человек 90 выпускалось на свободу – главное, чтобы жандармов боялись, а тюрьмы пусть будут переполнены. В постоянно достраиваемой Лукьяновской тюрьме мест было достаточно, но надзирателей не хватало,