Но вернемся к Италии. Ее продолжали завоевывать и в XVIII веке, и даже в XIX веке Франция и Испания, а позднее Австрия, пока, наконец, националистические и демократические силы не объединились с королем Сардинии в такой причудливый союз, что Ющенко, объединившийся с УНА-УНСО осенью 2004 года, кажется в сравнении младенцем. А именно: революционер Джузеппе Гарибальди во главе одной тысячи своих красно-рубашечников завоевал Сицилию и Неаполь и посадил на трон короля Сардинии Виктора Эммануила II. О, как должно быть ослепительно выглядели краснорубашечники на сицилийском солнце! Где зреют, тихо покачиваясь на жарком ветру, апельсины, лимоны и фиги. А еще, естественно, по всей Италии покачиваются под ветром виноград и оливковые деревья. Ну и совершается история.

Мне почему-то не везло. Я все время попадал в Италию зимой. Зимой она тоже очень хороша, но я очень мерз в Риме в 1974-м и потом в Венеции в 1982-м, и еще раз в Венеции в 1992-м, все зимой, так уж случалось. Да, у меня там были сногсшибательные приключения, такие сногсшибательные, что я и сейчас не решаюсь поведать обо всех. Может быть, когда-нибудь поведаю.

Но вот что интересно! Красивые страны вызывают желание завоевать их, отобрать, присвоить себе. Просто приехать на удивительный, самый поразительный в мире пейзаж таким себе скромным гостем совсем неинтересно. Просто жить и работать в экзотической стране скучно. Нужно для полного удовлетворения участвовать в некоей тревожной и, может быть, запрещенной активности. Тогда и сумерки трагичнее и темнее, и огромные цветы пахнут глубже, и женщины значительны, и вино совсем проникновенного вкуса. Если ты заговорщик, то мир такой значительный! А если ты занимаешься разрешенной деятельностью, турист там либо, ну, рабочий или бизнесмен, то и мир тебе пресен, ты видишь в таком случае только его поверхность.

Большая часть Италии уже испорчена. Там стоят всякие кислотные заводы, как в России, земля бывает лысая и плешивая от деятельности человека, бензозаправки воняют, оливки чахнут, в морях вымирают кальмары. Но все равно, но все же Италия на голову выше России как площадка для героических подвигов, там хотя бы можно большую часть года передвигаться без вонючих пальто и гнусных шапок.

Когда человечество сбросит оковы рационального мышления, а оно вот-вот сделает эту революцию против рационализма, то человечеству станут отвратительны экономика, валовый продукт, благосостояние, производительность труда. Человечество станет бросаться с кулаками, камнями и палками на прежних кумиров экономики и тем более бизнеса. Толпы россиян, всегда носивших в себе образ Италии и Греции как земель обетованных, потихоньку подадутся в те края, эдакими кочующими группами. Они потеснят коренных обитателей и наконец согреются под пламенным солнцем.

Италия долгое время была аграрной страной (как, впрочем, и Франция!). Была таковой всласть до шестидесятых годов XX века. И правильно делала. В случае катаклизма, каким, без сомнения, будет восстание против рационализма, остановятся гнусные заводы и фабрики, зарастут лысые и плешивые куски земли, быстро скроются в зарослях «зеленки» неприятные здания. Италия вновь станет цветущим, благоухающим садом. Раем зеленым. Россия же не станет, она обречена морозиться весь отведенный нашей планете срок. Поэтому есть смысл, совершив революцию против рационализма, сразу откочевывать в Италию.

Современная цивилизация, основанная на рационализме, унижает человека, подходя к нему как к домашнему животному. Покровительственно завлекая его экономическими параметрами. Но человек на самом деле существо иррациональное. Им движут эмоции, перерастающие порою в страсти, гордость, храбрость, своеволие, воинственность, зависть к ближнему и дальнему, желание подчинить себе других. Скоро-скоро человек отвяжется от изгороди рационализма, к которой его, в общем, не так уж давно привязали, и побежит творить черт-те что. При этом получая от удовлетворения своих прихотей наслаждение. При этом сталкиваясь с другими толпами, тоже желающими творить черт-те что. Они не обойдут Италию, но с криками ворвутся туда.

В Риме я жил только раз. Зимой 1975-го Рим был ледяной. Мы страдали от холода и голода. Комнату за вокзалом Термини нашел нам Толстовский фонд, занимавшийся помощью русским за границей. Комната стоила 60 тысяч лир — половину нашего пособия. Наши два тела, мое и Елены, присоединились к еще одиннадцати телам, обитавшим в этом склепе.

Трое были рабочие-абиссинцы с консервного завода, трое — семья Изи Краснова, репатрианты из Израиля, и пятеро — еврейская семья: родители, бабушка и дети. В комнатах, которые сдавала нам синьора Франческа, не было центрального отопления, отапливались мы керосиновыми обогревателями. Свой драгоценный телефон синьора Франческа закрывала на висячий замок. В общем — страшная нищета. Истратив за полмесяца большую часть денег на керосин, мы перестали отапливать комнату. Просто валили на себя все имеющиеся у нас одежды и засыпали, прижавшись друг к другу. О мясе мы не могли и мечтать. Несколько раз в неделю я отправлялся на римский базар, где закупал овощи и оливковое масло. На такой диете мы были злые. Елена вообще отказывалась вставать. Она спала и плакала.

Зато какие там были голубые, чистейшие небеса! Все дни вставало холодное, блистательное солнце. За зиму я едва насчитал несколько хмурых дней. Однако от скудного питания и неотапливаемой лачуги я постепенно замерзал. И мы расходились с Еленой. Между нами расширялся незримый провал. Я выходил на древние улицы, скитался с помощью карты, находил мрамор и камни Древнего Рима слишком молодыми. Она прилеплялась к ничтожным, с моей точки зрения, мужчинам, когда нас по вечерам куда-нибудь приглашали. Точнее, приглашали ее, меня терпели. Я скучал в гостях и ревновал ее к итальянцам.

В то время Рим цвел красными знаменами. Трудящиеся и студенты волновались. Велики были антиамериканские настроения, кончалась война во Вьетнаме. Уже несколько лет страну сотрясали акции «Красных бригад». И хотя в сентябре 1974 года был захвачен их лидер Ренато Курчио, бригадисты оставались актуальными.

Перед самым Новым годом профессор русской литературы Пачини пригласил нас с Еленой жить у них в семье. Нам отдали крошечную комнату, где помещался только матрас, но там было отопление и мы хотя бы согрелись. Теперь Елена спала уже в духоте, а я по утрам покидал улицу Катанзаро, подымался на холм Сан-Николо. На холме аллея памятников Гарибальди и его военачальникам соседствовала с храмом фашизма, сооруженным Муссолини. Крупные статуи, поставленные Муссолини, потрескались от времени, за ними явно никто не ухаживал.

— Ночью, — сказал мне Пачини, — холм Сан-Николо служит местом совокуплений в автомобилях, туда приезжают бездомные парочки, там можно увидеть глупейшие сцены.

Сойдя с грешного холма, я спускался к белому собору Святого Петра. Входил.

Тогда только что покалеченная молотком маньяка охранялась красными лучами фотоэлементов «Пьета» Микеланджело. Мне она казалась какой-то новенькой подделкой: слишком белым, сахарным и даже пластиковым казался мрамор. Сделав круг по собору и площади Ватикана, поглазев на витрины магазинов церковной утвари, я уходил опять по грешному холму. Глаза Мадонны преследовали меня, и Рим был пахучим. Все эти пинии, деревья, базары пахли и даже воняли терпкой кислинкой живых южных растений, пусть и примерзших чуть-чуть. Душераздирающие салаты с лимоном, чесноком в оливковом масле только добавляли Риму остроты. Продав русскую золотую монету, мы купили себе нерасчетливо кожаные пальто. Это был глупый жест. Лучше бы мы прожили и проели эти деньги в Вечном городе. 18 февраля мы улетали из Рима рейсом PanAm. В этот день жена лидера «Красных бригад» Мара Кагуль, придя к нему на свидание, освободила мужа, наставив на охрану автоматы. В этот же год Елена призналась, что изменяет мне с неким французом-художником. Она оказалась не из породы Мары Кагуль.