… Хорошо, поскольку я старый холостяк, некоторые слабости мне можно простить. Главное, что у пылесоса есть пылесборный мешок, полный пыли и аллергенов. И я знаю, что надо сделать.

Итак, я открываю пылесос и достаю пылесборник. Серая дрянь разлетается в разные стороны и покрывает все, что находится рядом. Я вытаскиваю мешок в прихожую, стараясь не просыпать больше пыли, чем необходимо. Я не хочу оставлять какие-либо свидетельства моей попытки скрыть улики.

В итоге вы видите, как я стою на коленях перед входной дверью, тщательно рассеивая строго отмеренные дозы пыли вдоль некоей воображаемой линии между ковриком и дверным проемом. Это длинная, тонкая, идеально ровная линия, точно дорожка серого кокаина перед носом любых носатых ищеек, которые могут появиться. Нечто безвредное, нечто неочевидное для случайного наблюдателя… но тот, чья морда находится на уровне земли, втянет эту пыль, как пылесос, после чего неизбежно чихнет. И таким же образом не останется и следа ни от следов, ни от улик, ни от носов.

Служба служебного собаководства.

Таков план. И вот почему я стою на коленях перед моей передней дверью. Или почему я стоял на коленях. Но почему я все еще на коленях? Почему не могу подняться?

Я думаю, что ответ таков: я был воспитан католиком. Такие вещи входят в вашу кровь почище той штуки, которая сделала меня вампиром. Немного нужно, чтобы это ожило. Всего лишь небольшая искра жизни, вспыхнувшая у вас на глазах. Всего лишь легкая паника. Только подавляющий смысл того, как много вам предстоит потерять, и как легко вы можете потерять это.

Возможно, это объясняет голосок у меня в голове, который предлагает сделать нечто такое, чего не предлагал давным-давно.

Молиться.

Молить.

Молить о прощении. И помощи. И о том, что вы под этим подразумеваете.

Ребенок-смертный и папа-вампир? Вы шутите?

Молиться так, словно обе ваши жизни зависят от этого.

Веб-камера — вот о чем я думаю.

Много-много веб-камер, правил, замков…

Не то, чтобы это пришло мне в голову с самого начала. То, что пришло в голову сразу — это дорожка из пыли. Или, возможно, ошейник и привязь. Или что-нибудь из электрических ошейников, которые убивают собаку, если она пытается покинуть двор. И, по правде сказать, я не исключал ни одного из этих вариантов, особенно учитывая маленькие сюрпризы этого вечера, но…

Я проверяю часы на DVD-плейере. У меня еще есть время, чтобы сходить в компьютерный магазин и кое-что приобрести до восхода солнца. Не то чтобы я горел желанием оставить Исузу одну в квартире, но…

Я хватаю телефон. Стационарный, подключенный к наземной линии связи. Я отключаю звонок, потом набираю номер своего сотового. Я на цыпочках направляюсь туда, где посапывает Исузу, уже отшлепавшая всех джеков. Я приоткрываю дверь буквально на волосок, ровно настолько, чтобы просунуть туда телефон. Подсоединяю наушники к сотовому, надеваю их и удаляюсь, слушая сопение Исузу сквозь резкий металлический треск статики.

Потом сгребаю ключи, бумажник и выхожу в прихожую, стараясь не нарушить целостность линии своего противоищеечного репеллента. Это что-то фантастическое — слышать ее несмолкающее сопение, когда расстояние между нами все увеличивается. Это что-то фантастическое, но одновременно обнадеживающее.

Я сажусь в автомобиль, Исузу все еще там. Все еще там, когда я в магазине. Все еще там, когда я возвращаюсь.

Ничего особенного, просто бэби-монитор, изготовленный из подручных материалов. Когда я проезжаю под мостами, он не работает. Я теряю ее, паникую, снова слышу, перевожу дух. В этом нет ничего такого, но это надо сделать. Это же касается веб-камер, систем безопасности и замков.

Это же касается и вашего покорного слуги в роли родителя. Когда все сказано, остается только делать.

Моя работа — то, чем я занимаюсь, когда не выясняю, как воспитывать смертного в новом мире… то, чем я занимаюсь, чтобы заработать деньги на это занятие… моя работа… Хорошо, я пишу служебные записки. Записки, которые должен подписать кто-то, стоящий выше на бюрократической лестнице, кто-то слишком занятой, чтобы писать их собственноручно и даже — как я подозреваю — их собственноручно подписывать. Кто-то, понятия не имеющий, кто я такой и какую роль сыграл в том, чтобы сделать мир таким, каким он стал. Доброжелательные Вампиры были анонимным обществом и, учитывая, что результаты получились весьма неоднозначными, предпочитают таковым оставаться.

Кроме того, я пишу отчеты или переписываю, если техники умудрились написать их по-марсиански. Еще готовлю брифинги в Power Point, сочиняю докладные записки с предложениями. Мне даже случилось издать сообщение Федерального Регистра,[38]в котором пересматривалось регулирование чего-то для соответствия чему-то безотносительно политического курса (или градуса). Короче говоря, я продаю тайм-шеры на своем мозге и стараюсь не думать об этом, когда рабочее время заканчивается.

Организация, для которой я занимаюсь этой писаниной, называется «Бюро Качества Крови», сокращенно БКК. Ищи «Барбекю». Вероятно, вы видели наш талисман — Гемогоблина, вампирскую версию Медвежонка Смоки.[39]Миссия Гемогоблина заключается в том, чтобы «предупреждать общество относительно множества проблем, связанных с качеством крови». По крайней мере, мы так говорим. На самом деле он, скорее, защитник статус-кво и капиталистический инструмент, который предлагает помощь и поддержку мега-супер-мультинациональным кровотворцам и одновременно обвиняет во всех смертных грехах семейные кровотворные микрофирмочки.

«Принимайте во внимание источник, — советует Гемогоблин. — Работайте с фирмами, которым можете доверять».

Разумеется, это означает: «корпорации — хорошо, независимые источники — плохо». В конце концов, это микрокровотворцы, которые разбавляют свой продукт свиной, конской или коровьей кровью. Микрокровотворцы, которые отравляют вампирам кровь присадками, действующими как гибрид солитера с героином, потребляя потребителя и заставляя его покупать и покупать в стремлении утолить жажду, внезапно ставшую неутолимой. Микрокровотворцы, которые нарушают сроки годности, забивают на проверку качества, позволяют продукту на складе оттаять, а потом повторно замораживают, и так много раз — и при этом им хватает наглости называть это «свежей венозной», «только что разлитой».

«Будь она немного свежее, вы почувствовали бы пульс».