Когда Исузу делает это, мы получаем по стопке и начинаем сбрасывать карты. Как нарочно, я сбрасываю валета первым. Кажется, он лежит целую вечность, прежде чем Исузу замечает его и протягивает руку, как в замедленной съемке, чтобы накрыть его. Шлеп! Она хихикает, восхищенная собой и тем, что сейчас сотворит с вашим покорным слугой.

Я задираю рукав своего купального халата и предоставляю запястье в ее распоряжение. Исузу подгибает все пальцы на своей правой руке, кроме первых двух. Поднимает ее руку так высоко, как только может, даже немного прогибается, чтобы добавить еще несколько фунтов боли на квадратный дюйм. Она на секунду замирает в этой позе, позволяя мне ждать. Покрываться потом. И затем, подобно рычагу катапульты, обрушивает на меня все, что у нее есть, и две красных полосы ненадолго возникают на моей белой-белой коже.

Я выгляжу в точности как леденцовая тросточка, думаю я, и Исузу словно читает мои мысли.

— Ты похож на леденцовую тросточку, — говорит она.

И я думаю: леденцовые тросточки, леденцы на палочке, плохие родители, старые вампиры — все мы становимся сосунками, когда имеем дело с детьми.

— Jack.

Я нашел Исузу в пятницу вечером, после работы. В субботу мы устроили друг другу проверку на честность, выяснили, как улыбаются коты, и установили некоторые правила. Потом настала сегодняшняя ночь — воскресенье, ночь сюрпризов, новых правил и игры в ладушки. Я уложил ее в кровать за несколько часов до восхода солнца, и некоторое время спустя до меня доходит, что Исузу делает куда больше для сохранения собственной жизни, когда спит. Она уже доказала свою неблагонадежность во время бодрствования: эти всевозможные сюрпризы, возможно, не стоят выеденного яйца, однако способны спровоцировать у вашего покорного слуги срыв. Вот когда она спит… Одна мысль всплывает на поверхность и заполняет мое сердце: как мне не хватает этого. Ее. Она спит в течение нескольких часов до восхода солнца, в то время как я все еще бодрствую, ее нет — и это создает зону молчания в моей жизни. Это предупреждение. Напоминание. Когда Исузу спит, посапывая, за закрытой дверью, в моей квартире снова становится слишком тихо. Я никогда не осознавал этого раньше, пока эта тишина не ушла, а потом вернулась.

И все, что остается в этой зоне молчания, в конце нашего уик-энда — это я сам, играющий в гляделки с предстоящим понедельником, и реальность того, что я выбрал. Не прошло и недели, как я, кажется, стал отцом. Или, по крайней мере, приемным отцом, и вдобавок ко всему, приемным отцом смертного. Вот так: хлоп! — и я отец. Я — папа ребенка, которого каждый из тех, кого я знаю — и большинство тех, кого я не знаю — хотел бы убить. Да, вот еще какая мелочь: я — папа без мамы, и появления мамы в ближайшем будущем не предвидится. И даже если бы она была, как бы я мог ей доверять?

И еще мой рабочий день. Вернее, рабочая ночь. Вампиры работают только по ночам, и не потому, что не успевают выполнить всю работу днем или вынуждены подхалтуривать. Наступит вечер понедельника — завтра; у меня есть работа, на которую я должен ходить. Я должен приносить домой кошачий корм. А для этого надо зарабатывать деньги, черт побери. Работа, где возникающие днем проблемы не входят в список причин, в силу которых я могу рассчитывать на пособие. Работа, с которой я не могу отпроситься по причине недомогания.

В итоге возникает естественный вопрос.

Как?

Как я собираюсь делать то, что решил делать? Как я собираюсь воспитывать ребенка, работать — и при этом не напортачить ни в одном, ни в другом месте?

Помните эпизод из «Сумеречной Зоны» — тот, что называется «Подготовка человека»? Так называлась инопланетная поваренная книга. В большинстве случаев мы воспринимаем подобную шутку именно как шутку. Я понимаю это, когда начинаю ползать по сети в поисках «исторических» сведений о том, как подготовить ребенка к жизни. Все, что мне удается обнаружить — это советы по приготовлению детей.

Советы исходят от тех же ферм, которые предлагают свои слуги на защищенных паролями веб-сайтах, где с вас потребуют номер кредитной карточки и прочие статистические данные и только потом откроют перед вами свои кибер-двери. Здесь вы можете увидеть цифровые фотографии их «линии продуктов» — сотни маленьких Исузу с перемазанными шоколадом мордашками и сияющими глазенками. Под фотографиями — предложения по цене. Я сижу и смотрю, как перещелкиваются цифры. Некоторые лица перечеркнуты желтой надписью «ПРОДАНО». Я представляю, что среди них — моя Исузу.

Я злюсь.

Я выключаю компьютер.

Я подхожу к окну и раздвигаю шторы. Я смотрю на квартиры на противоположной стороне улицы, на желтые прямоугольники их окон. В некоторых мелькают силуэты, в других — люди, остальные — это просто пустые коробки тусклого света.

Я уже тысячу раз видел это представление. Оно никогда ничего для меня не значило. Просто помехи, отражения сигнала от земной поверхности или наземных предметов. Просто всякая дрянь, заслоняющая от моего взгляда горизонт — ту точку, где прекращаются ночь и день, где они сводятся к наименьшему общему знаменателю. Но я никогда не смотрел в эти окна так, как сейчас. Я никогда не смотрел на моих соседей с таким могучим желанием взять в руки что-нибудь вроде автомата. Что-нибудь способное изрешетить, искрошить — проще говоря, выпустить слишком много пуль за единицу времени, чтобы на это можно было не обращать внимания. Что-то такое, что позволит мне крест-накрест перечеркнуть каждую из этих желтых коробок.

— Что заставило его это сделать? — будут спрашивать дикторы.

Тяжелый рок? Видеоигры?

Не-а.

Игра под названием «ладушки», она же «шлепни джека» заставила меня это сделать. И маленькая девочка, чье лицо никогда не будет перечеркнуто надписью «ПРОДАНО». Никогда, если только я не приложу к этому усилий.

Я должен снова и снова напоминать себе, что Исузу — беглянка. И она, и ее мама, обе. И я снова начинаю задаваться вопросом, как она это делала. Как мама Исузу воспитывала дочку самостоятельно — по крайней мере, вплоть до того момента, когда я нашел ее? Что сделать, чтобы мои навыки воспитателя достигли того же уровня? Я знаю — равно как и Исузу, — что могу проиграть в «ладушки», что моя квартира определенно дает сто очков земляной норе, но…

Но, возможно, и нет.

«Нравится тебе тут»?

«Тут не пахнет червяками».

Едва уловимое одобрение — и тут даже не пахнет тем воодушевлением, которое я ожидал.

Возможно, ее жизненное пространство не ограничивалось той землянкой, которую она называла домом, когда я нашел ее. Я начинаю подозревать, что нора — это просто место, где они отсиживались ночью, когда надо было прятаться. Вроде ночевки в гостях. Никаких выкрутасов. Но в течение дня они могли завалиться в любое место, куда можно войти при помощи кирпича.

Так на что же он был похож — обычный день Исузу и ее мамы? Вряд ли у мамы была работа, на которую надо было обязательно ходить. Скорее всего, воспитание Исузу было единственным, чем ей приходилось заниматься. Она могла посвящать этому все свое время. Сделать это своей профессией. Добиться звания «лучшей мамы в мире», не имея на это никакой иной причины, кроме одной — она постоянно находилась рядом. Зачем заниматься всякой фигней ради денег? Зачем что-то покупать, когда все это можно запросто украсть, пока весь мир, в отличие от вас, спит?