От вспышки все они вздрагивают. Слишком уж она внезапна и неожиданна, и все одновременно поднимают головы и обнаруживают, что смотрят прямо в объектив.

В баре двое мужчин. Один с камерой, в руках у второго блокнот, а на лице выражение крайнего любопытства.

– Энди Килнер, местная газета, – представляется Блокнот. – Для сезонной колонки. Немного местного колорита. Рождественское настроение, любовь к своему ближнему, ну и все такое прочее.

– Понимаю… – тянет Гарольд.

– Желаете что-то сказать? – спрашивает Блокнот.

– Не думаю. – Гарольд тянется к бокалу с пивом. – Мы уже сказали здесь все, что надо.

5 июля 1976 года

– Прекрасная была служба.

Миссис Рупер достала из сумочки пудреницу и пуховкой начала вбивать пудру в потную верхнюю губу.

– Если она меня сегодня чему-то и научила, – сообщила она, – так только одному. Жизнь слишком коротка.

«Девяносто восемь», – беззвучно шевеля губами, напомнила мне Тилли с другого конца комнаты. Я пожала плечами – так, чтобы никто этого не заметил.

– Просто чудесное получилось прощание, Брайан. – Миссис Рупер защелкнула пудреницу и затолкала обратно, на самое дно сумочки из макраме. – Жаль, что тебя там не было.

Брайан сидел в углу под торшером на длинной ножке. У торшера был огромный кремовый абажур, напоминавший пышную юбку, и он сидел, слегка склонив голову, чтоб не задеть бахрому.

Я покосилась на коробку с «Кволити-стрит». Конфеты лежали на табурете, рядом с диваном.

– А вы прекрасно поете, миссис Рупер, голос просто великолепный, – сказала я.

– Спасибо, дорогая. – Она протянула мне конфету. – Карамельку «Тоффи»?

Я захрустела пестрой оберткой и покосилась на Тилли. Та покачала головой и улыбнулась.

– Полный список богослужений на подоконнике, Брайан. Тебе не мешало бы прочесть. А то потом уберу.

Он покосился на листок краем глаза.

– Некогда сейчас. Потом прочту.

В гостиной миссис Рупер дышать было нечем. Здесь пахло карамелью и мятой, запах сладостей висел в воздухе, опутывал нас словно бинтами. Обои вторили рисункам на конфетных коробках, все сплошь в кофейных и кремовых завитушках, над камином – ряды фотографий в серебряных рамочках. А внутри рамочек ряды людей, и все они выглядели как-то одинаково – круглые и блестящие, с ярмарочными улыбками. Выстроились вдоль каминной доски, как русские куклы[27].

– Мои родители, – пояснила миссис Рупер, перехватив мой взгляд. – А это братья и сестры. – С этими словами она развернула еще одну конфету «Тоффи».

Я улыбнулась.

– И все ушли в мир иной.

Я перестала улыбаться.

– Умерли от сердечных приступов, – заметил Брайан из-под абажурной бахромы.

Миссис Рупер на миг почти перестала жевать и взглянула на сына.

– Что правда, то правда. – Она повернулась к снимкам, жевание возобновилось с прежней скоростью. – Мама упала и умерла прямо в разгар конкурса «Мисс мира 1961». После чего я в глаза не могла смотреть этой выскочке Мишель Аспель.

Я взяла еще один треугольничек в обертке.

– И с мистером Рупером произошло то же самое?

– О, нет, – ответила она. – Двенадцать лет назад он сел на паром до Ярмута, и с тех пор его больше никто не видел.

– Утонул? – спросила Тилли.

– Нет, сбежал с какой-то девицей из машинописного бюро, – сказал Брайан.

Миссис Рупер метнула в его сторону многозначительный взгляд. Затем пожала плечами, лицо вновь расплылось в улыбке, а возле носа появились веселые морщинки.

– Какая разница. Ничто не вечно под луной, верно? – сказала она и запустила в рот еще одну конфету «Кволити-стрит». – На все воля божья.

– Так вы верите в Бога, миссис Рупер? – спросила я.

– О господи, да, конечно. Я верю. – Она говорила об этом так, точно речь шла о старом и добром друге. – Господь дает, Господь и забирает.

– Так вы считаете, это Господь забрал миссис Кризи?

Я заметила, как Тилли съехала на самый краешек сиденья.

– О, да, конечно, ее забрали. – Миссис Рупер подалась вперед и начала обмахиваться журналом «Друг человека». – Но думаю, Бог не имеет к этому отношения.

– Не начинай, мам. – Брайан заерзал на кресле, я слышала, как жалобно вздыхают пружины сиденья.

– Так ведь это уже не в первый раз происходит, правильно? – заметила миссис Рупер.

Брайан снова заскрипел пружинами.

– А не выпить ли нам чего-нибудь? Я весь день пылесосил, во рту пересохло.

– Прекрасная мысль, Брайан. – Миссис Рупер положила ноги на кушетку. – Иди, поставь чайник. Вот, хороший мальчик. После похорон у меня всегда такая жажда.

Я вызвалась помочь Брайану приготовить чай, и мы прошли в маленькую кухню в задней части дома. Дверцы шкафчиков были окрашены в унылый темно-ореховый цвет, здесь было так темно и тихо, что показалось, будто я очутилась в коробке.

– Не обращай внимания на маму, – сказал Брайан. И принялся накладывать ложкой заварку в ярко-оранжевый чайник. – Ее иногда заносит. Слишком много времени проводит, сидя на диване, погруженная в свои мысли.

– Она не часто выходит из дома?

– Нет, после того, как отец смылся. – Он отворил дверцу одного из шкафчиков, и я увидела там опасно накренившиеся пирамиды тарелок и мисок.

– Села в гостиной, когда он ушел, все ждала, что вернется и извинится… Ну и с тех пор почти не сдвигается с места.

Чайник начал закипать. Сперва тихо, что-то в нем пощелкивало, шипело и постукивало по металлу. Затем свист стал громче, он весь так и трясся от нетерпения, сердито выпускал струйки пара на кафельную плитку.

– Вы, должно быть, огорчились, когда он ушел. Такой шок для сына.

– Ну, не совсем, – ответил Брайан. – Я это предвидел. Прямо нюхом чуял. Как приближение грозы.

Он взял с холодильника поднос. Старый, затертый, с круглыми следами от чайных чашек, оставшимися бог знает с каких времен.

– Считаете, то же самое произошло и с миссис Кризи? – спросила я. – Думаете, она заранее спланировала бегство?

Какое-то время Брайан не отвечал. Молча ставил на поднос молочник, чайник и сахарницу, затем начал вынимать чашки из буфета. Рисунки на чашках были все разные: колокольчики, маргаритки и гортензии соревновались друг с другом в яркости, каждый цветок норовил перекричать другой.

– Даже не знаю, – произнес он после паузы. – Не думаю.