Джон тоже поднялся и привалился спиной к креслу.

– Пойду с вами, если не возражаете, – предложил он. – Мало ли что, предосторожность никогда не помешает.

Дом не слишком изменился с тех пор, как он сюда вернулся. Маргарет говорила, что не мешало бы построить в саду небольшую беседку, в ответ на что он возражал: это привлечет мух и, может, даже мышей, если он и жена будут пить там чай. Тогда Маргарет улыбнулась, похлопала мужа по руке и сказала, что можно обойтись без беседки.

Ему так не хватало ее уверенности. Ее умения успокоить, отогнать все его тревоги. Ее беззаботности, которая помогала продержаться весь день. Она никогда не отмахивалась от его тревог, она распутывала все узлы, сглаживала острые края, разравнивая их до тех пор, пока они не становились тонкими, еле заметными и малозначащими. Он тосковал по разговорам с ней, по болтовне за завтраком или обедом, по бряканью столовых приборов о тарелки. Он пытался разогнать гнетущую тишину с помощью телевизора и радио, звуками своего собственного голоса, но от этого шума тишина лишь росла и усугублялась, – она преследовала его из комнаты в комнату, точно звук воды, хлещущей из крана.

Со времени исчезновения жены он стал замечать, что тишина окружает его повсюду. На улице соседи время от времени оборачивались, когда думали, что он их не видит; иногда целые группы людей оборачивались одновременно, и никто ни разу с ним не заговорил. Они избегали общения с ним в магазинах. Предпочитали рассматривать полки с консервированными фруктами или товары домашнего обихода вместо того, чтобы встать следом за ним в очередь к кассе. Принимались притворно искать что-то в сумочках или же читать объявления о распродажах или приемах на вечерние курсы вместо того, чтобы пройти мимо него по улице. Он слышал, как соседи перешептываются. То были предварительные заявления и свидетельства экспертов, риторические восклицания и вердикты, почти каждый стремился высказать свое мнение. А затем они отшатывались от него, словно исчезновение человека было заразной болезнью. Словно стоило кому-то подойти слишком близко, то и он бы тоже исчез бесследно. Маргарет всегда говорила, что Джон слишком часто обращает внимание на поведение других людей, но избежать подобных ситуаций было крайне сложно – уж больно они старались остаться для него незамеченными.

И вот теперь, оставшись один в гостиной, он чувствовал себя крайне неуютно. Джон видел вмятину на краешке дивана, в том месте, где сидел полицейский, видел нетронутый стакан с водой на журнальном столике. В полной тишине он все еще слышал вопрос, словно повисший в воздухе.

А ваша жена когда-нибудь разговаривала с Уолтером Бишопом?

Джон принялся грызть ногти. Затем ощутил неукротимое желание убраться из этой комнаты.

Двенадцать ступенек. Вообще-то тринадцать, если считать ту, на которую можно было подняться, добравшись до площадки на втором этаже, но то было просто небольшое возвышение. Несколько недель назад Маргарет поставила туда растение под названием паучник, но потом стала опасаться, что за его плети можно зацепиться, и перенесла паучник в гостевую спальню. Вот ирония судьбы, подумал он, потому как на всех ступеньках лежали какие-то предметы. Книги и письма, картонные коробки, наполненные разными бумагами и фотографиями. И ему пришлось перешагивать через счета по оплате газа и страховые полисы, через записи Маргарет, ее бухгалтерские расчеты. Через инструкции, справочники и учебники, через газетные вырезки – все это следовало разобрать и проверить должным образом. Все необходимо самым тщательным образом просмотреть. Если Маргарет вдруг сбежала по своей собственной воле, то она, должно быть, обнаружила нечто такое, что заставило ее исчезнуть. Если никто ничего ей не говорил, то она, наверное, наткнулась на это сама. В доме точно что-то есть. Нечто такое, что могло поведать ей о его тайнах. А потому он должен был это найти.

Поднимаясь по лестнице, Джон пробирался через весь этот мусор. За последние две недели он обследовал все пространство под лестницей и в гараже. В кухне провозился жутко долго, поднимал каждую крышку, смотрел под каждой тарелкой. Ничего не следовало упускать из вида. Ведь в доме так много осталось еще от матери. Последние годы жизни она собирала и хранила буквально все: рецепты и купоны, старые автобусные билеты. Он находил бумажки в самых странных местах – под хлебницей, между страничек библиотечной книги, которую она забыла сдать. Может, то была какая-то газетная вырезка? Или упоминание в письме? Может, Маргарет наткнулась на улику случайно? Может, что-то из прошлого попало ей в руки и вовсе по ошибке?

Он открыл дверь в ее спальню. В комнате пахло гарью и статическим электричеством. Точно слои жары давили на воспоминания, душили их. Первые несколько дней он пытался спать в этой комнате, но не смог. Постель была слишком легкой, почти невесомой. Ему казалось, что, лежа на ней, он вот-вот уплывет куда-то и жены не будет рядом. А когда начинал задремывать, то через несколько минут просыпался и снова терял ее.

И тогда вместо сна он принялся гулять. Он ходил, когда весь остальной городок засыпал, по улицам и перекресткам, пробирался мимо людских скопищ, впавших в сонное забвение, и тишина служила ему наркотиком, успокаивала встревоженную душу, помогала мыслям выбраться из лабиринта. Он шел в парк, где Маргарет любила сидеть перед эстрадой для оркестра и смотреть, как играют дети. Затем он шел к скамье, что стояла у пруда, и смотрел на высокие прямые стебли камышей, на уток, теснившихся у берега и сонно ковырявшихся в оперении. Он выбирал те же маршруты, которыми она ходила по магазинам, повторял ее путь по Хай-стрит. Он проходил мимо манекенов в витринах, залитых золотистой подсветкой, мимо прохладных серебряных подносов торговцев рыбой, на которых сейчас ничего не было, кроме фальшивых стебельков петрушки. Он прислушивался к собственным шагам на безлюдных улицах, доходил до библиотеки, поворачивал назад, шел мимо рынка и дальше – к каналу. Он знал, что Маргарет любила сидеть неподалеку от прогулочной тропы, что тянулась вдоль берега, и съедать там ленч. Днем там то и дело мелькали люди – занимались пробежками, выгуливали собак, ездили на велосипедах. Были прохожие, нагруженные сумками, они запасались продуктами в городе и каждый вечер поедали эти продукты за ужином, и Маргарет смеялась и рассказывала ему о них разные смешные истории. Но в темноте все выглядело иначе. Ясени склоняли ветви к воде, пытаясь разглядеть свое отражение, вода в канале тянулась широкой чернильной лентой, и полоса эта казалась бесконечной. Ночь изменяла пейзаж, он становился неопределенным и неузнаваемым, как чужая страна.

Проходя ее маршрутами по городским улицам, он разговаривал, точно жена шла рядом с ним. Перед тем, как Маргарет исчезла, он ни разу не сказал ей «люблю тебя». Почему-то эти словно неуверенные в себе слова робели и отказывались выходить из гортани. Вместо того, чтобы произнести «люблю тебя», он говорил: «Ты смотри там, поосторожнее» или: «Когда вернешься?» Вместо того, чтобы сказать «люблю тебя», он клал ее зонтик у подножья лестницы, чтоб она не забыла его захватить, а зимой выкладывал перчатки на стул у двери – тоже для того, чтоб она не забыла надеть их перед уходом. Вплоть до ее исчезновения то были единственные известные ему способы объяснения в любви, но после он вдруг обнаружил, что запас этих слов поистине неисчерпаем. Они срывались у него с языка в полной тишине, уверенно и естественно. Они эхом отдавались под мостом через канал и проносились по прогулочной дорожке. Они вальсировали вокруг эстрады для оркестра и гнались следом за ним по тротуарам. И Джону казалось, что, если произносить эти слова достаточно часто, она непременно услышит их, и если он продолжит идти дальше, они непременно встретятся. Согласно статистике, надо было пройти великое множество шагов, прежде чем вновь найти кого-то.