Анетта была счастлива. Ее Мирек успокоился, никуда не рвется, работает с утра до ночи, и как работает! Когда она отправила фотографию панно в Копенгаген, оттуда пришел восторженный ответ, они разработали проект буклета и плаката, которые восхитили Анетту и заслужили одобрение Мирослава. Словом, все шло хорошо. И еще ей страшно понравилась идея Мирека пригласить на выставку родителей и познакомить ее с ними. «Неужто хочет жениться?» – с замиранием сердца думала она. Только я благородно откажусь. Это лишнее.

Мы с Димой договорились, что на работе не станем никому демонстрировать наши отношения. Мне удавалось держать себя в руках, а вот Дима… Он иногда заглядывал без дела к нам в комнату, бросал на меня пылкие взгляды, если мы сталкивались в коридоре. В конце концов Евгения Давыдовна как-то сказала мне:

– Я страшно рада за вас, Глашенька!

– Вы о чем, Евгения Давыдовна?

– Как о чем? О вашем романе с Крутояровым! Очаровательный мужик! Вы же оба светитесь… Он вам еще предложения не сделал?

– Нет, что вы!

– Думаю, скоро сделает! Да и пора вам замуж.

– Да о чем вы, Евгения Давыдовна?

– Ладно-ладно, а то я слепая! Но вы правы, не надо, чтобы весь институт обсуждал ваши дела.

– И обсуждать нечего!

– Но Димочка вам нравится?

– Нравится. Он приятный человек.

– Глаша, Глаша, Вадим Курочкин живет с вами в соседнем доме, он засек, что Димин «лексус» ночует у вашего подъезда.

Меня бросило в жар.

– Господи, я думала, это чисто бабские дела…

– Да господь с вами, Глашенька, мужики куда любопытнее баб. И сплетничают еще почище… – со смехом сказала Евгения Давыдовна.

– Как говорит моя подруга – обалдемон!

Вечером я рассказала об этом разговоре Диме.

– Ну что ж, все правильно. Пора нам с тобой жениться. Как ты на это смотришь?

– Плохо.

– Плохо? Почему? – безмерно удивился он.

– Не хочу замуж.

– Странно, обычно все девочки маниакально хотят замуж, – улыбнулся он. – Но я понимаю, ты еще не любишь меня…

– А ты? Ты разве меня любишь?

– Я хочу быть с тобой абсолютно честным. Я, может быть, просто не знаю, что такое эта пресловутая любовь… Но мне с тобой хорошо, хорошо во всех смыслах, я отдыхаю душой, когда ты рядом. Вот я просыпаюсь, а ты там возишься на кухне, и я думаю, какое счастье, я сейчас ее увижу… услышу ее голос… И буду весь день мечтать, что вечером приду в эту квартиру и буду с тобой вместе… И на работе, если два часа тебя не вижу, достаю телефон с твоей фотографией и смотрю… Вот как-то так… – он смущенно улыбнулся. – Я не очень умею пафосно выражаться, но ты… ты мне необходима…

Он так смотрел на меня… И мое сердце дрогнуло.

– Димочка, милый, мне тоже хорошо с тобой! Если хочешь, давай жить вместе, просто не будем расписываться пока, так поживем, ладно? Перебирайся ко мне, тут до работы всего ничего.

– А у меня есть кот…

– Кот? Вот здорово! Ты почему не говорил? А кто ж его кормит, когда ты у меня?

– Соседка приходит.

– Давай сюда кота! Обожаю котов! Как его звать?

– Кисыч.

– Он какой? Пушистый?

– Да нет, простой, черно-белый. Ласковый.

– А я привезу ему мисочки!

– Какие мисочки? – ошалел Дима.

– Красивые такие… Я во Франкфурте такие купила для кота Борисовых. И нашему Кисычу привезу!

– Нашему? – просиял Дима.

– Ага!

– Вот теперь я точно знаю, что люблю тебя, Глашка!

И в ближайшую субботу Дима с Кисычем перебрались ко мне.

Андрей Олегович перенес тяжелый грипп и плохо себя чувствовал. Врачи запретили ему в ближайшие две недели куда-либо летать. На все переговоры летал Дима, я ему для этого не требовалась, он прекрасно знал английский и немецкий. Но Андрей Олегович желал всегда держать руку на пульсе и требовал, чтобы я приезжала к нему домой и переводила те документы, которые Дима сбрасывал ему без перевода. Когда я приехала к шефу во второй раз, у него как раз был врач.

– Глашенька, пока идемте на кухню, – шепотом проговорила Людмила Арсеньевна и потянула меня за рукав. Сейчас будет говорить о сыне, с тоской подумала я.

– Глаша, деточка, вы знаете, Котя прислал мне приглашение на выставку в Копенгаген!

– Только вам?

– Нет. Нам обоим.

– И что?

– Андрей Олегович еще ничего не знает.

– Как? Почему?

– Я боялась ему говорить… А сейчас он и вовсе болен…

– Но вы хотите поехать?

– Больше всего на свете! А как может быть иначе?

– А почему ж вы ничего не сказали мужу?

– Я так счастлива тем, что Котя нашелся… И мне было страшно, вдруг Андрей начал бы кричать, говорить что-то дурное о Коте или, чего доброго, запретил бы мне лететь в Копенгаген…

– Да не может такого быть! Андрей Олегович добрейшей души человек!

– Глашенька, вы не знаете его. Это он внешне такой милый. А внутри – кремень, твердолобый и упрямый как черт… Беда в том, что и Котя такой же. Но Котя молодой, сильный, по-видимому талантливый художник, а Андрей… Думаете, милый человек добрейшей души сумел бы создать у нас крупный бизнес? Ладно, создать-то, может, и смог бы, а вот удержать в руках… Для этого надо иметь железный характер и… душу тоже железную…

– И что же теперь будет, Людмила Арсеньевна?

– Вот он поправится, и я все ему скажу. Но в Копенгаген полечу одна. А Андрею что-нибудь навру. Но я обязана быть на этом вернисаже! Вы мне поможете, Глаша?

– Чем смогу…

– Я имела в виду отель, билеты…

– Как нечего делать!

Тут появился врач, немолодой, с седыми пышными усами.

– Ну что ж, дамочки! Все не так уж плохо. Но недельку еще в том же режиме. На улицу не выходить, пить все лекарства, следить за давлением. Можно немножко работать. Да, и соблюдать диету во что бы то ни стало!

– Хорошо, будем соблюдать, – кивнула Людмила Арсеньевна и пошла проводить доктора.

– Глаша, вы пришли? Идите сюда скорее! – позвал Андрей Олегович.

И мы взялись за работу. Я впервые присутствовала при разговорах Андрея Олеговича и Димы. У них явно сложился удачный тандем. Дима сбрасывал документы, я тут же их переводила Андрею Олеговичу, тот перезванивал Диме по скайпу, и они общались какими-то междометиями, часто совершенно мне непонятными. И, как я полагаю, непонятными вообще для посторонних ушей. В какой-то момент Дима сказал какую-то загадочную для меня фразу, а Андрей Олегович вдруг расплылся в радостной улыбке, хлопнул в ладоши и воскликнул: