– Ай молодец, Димочка, сынок! Вперед, ты умница!

И отключил скайп.

А мне вдруг стало обидно за гончара. Чужого человека назвали сынком… Хотя он сам виноват, этот проклятый гончар Гончар.

– Андрей, Глаша, идите обедать! – позвала Людмила Арсеньевна.

– Люда, я не хочу есть, я же не двигаюсь совсем. Дай мне просто стакан чаю и бутерброд с рыбкой!

– Андрюша, тебе нужно питаться.

– Ненавижу питаться! Принеси мне чай и бутерброд, с меня пока хватит! Эти чертовы таблетки отшибают аппетит!

– Как угодно!

На кухне она поставила на поднос стакан какой-то темной жидкости, оказалось, это шиповник, налила чай в большую кружку, сделала бутерброд с семгой.

– Глаша, вы не будете так добры отнести это ему, а то, неровен час, я запущу ему в голову этим подносом.

– Господи, конечно, отнесу!

– Да, вот еще возьмите грушу. И приходите, будем обедать!

Я отнесла поднос.

– Людка вам это поручила, чтобы не вылить на меня горячий чай? – хмыкнул академик. – Климакс, видать, у дамочки!

– Андрей Олегович, побойтесь бога!

– Как можно бояться того, во что не веришь! А вы ступайте, пообедайте с ней, пусть успокоится, вы хорошо на нее влияете.

Мне ужасно все это не нравилось, но что я могла поделать? К тому же мне было жалко их обоих.

– Глаша, суп из цветной капусты будете?

– С удовольствием!

– Вот и умница!

– Людмила Арсеньевна, вы хотите меня о чем-то спросить? – догадалась я.

– Да, хочу! Скажите, это правда, что вы сейчас вместе с Димой… живете?

– Да, правда.

– Вы его любите?

– Не знаю, но мне с ним хорошо.

– А как же Котя?

– При чем здесь Котя? – крайне удивилась я.

– Но мне казалось… что вы… с ним… что вас что-то связывает…

– Знаете, был момент, когда мне тоже так казалось… Но он сам все обрубил. Резко и беспощадно.

– То есть?

– Ну… так… мы говорили, он мне вроде как исповедовался, а когда я сказала что-то нелицеприятное… и я не жалею о тех своих словах, он вскочил, крикнул, что я сволочь, и убежал. С тех пор от него ни слуху ни духу. Видимо, он сын своего отца, такой же железобетонный внутри…

– Ох, беда… беда… – горестно прошептала Людмила Арсеньевна.

Я промолчала.

– Знаете, Глаша, я вот сейчас пойду к Андрею и покажу ему пригласительные билеты на выставку сына. Они такие красивые.

– Вот так, без подготовки?

– Да! Именно! Иначе я буду виновата во всем! В том, что искала Котю втайне от него, и так далее. А так… Вот, скажу, мол, только что получила…

– А что? Мне такая идея нравится. Но я тогда лучше пойду домой.

– Нет, Глаша, ни в коем случае! Вы сейчас поешьте, а потом идите к Андрею как ни в чем не бывало, а я через двадцать минут войду и покажу ему эти билеты. Как снег на голову. При вас он не посмеет орать. А когда первый приступ гнева пройдет, уже можно будет разговаривать.

– Ну, если вам так лучше…

– Да, Глашенька, милая, мне так гораздо, гораздо лучше.

– Ну, хорошо, пусть будет по-вашему!

Я вернулась в кабинет.

– Глаша, поели?

– Да, спасибо.

– Я вас поздравляю!

– С чем?

– С таким золотым парнем, как Дима! Прекрасный выбор! Это то, что надо!

– Кому? – засмеялась я.

– Вам обоим, но прежде всего мне! – рассмеялся Андрей Олегович. – Вас не утянет на сторону какой-то там герой таможни, и Димку не сманит с пути истинного какая-нибудь очередная шалава. Этот роман ко всеобщему удовольствию. Но давайте работать.

Я смотрела на новый документ, как баран на новые ворота. Ничего не понимала, в голове был полный сумбур.

– Ну, что же вы, Глаша, – поторопил меня Андрей Олегович, привыкший к тому, что я все перевожу, особо не задумываясь. Но, к счастью, тут стремительно распахнулась дверь и вошла Людмила Арсеньевна. По-видимому, в ней умерла великая актриса.

– Андрей! Андрей! Смотри, что нам прислали!

И она положила перед мужем два дивной красоты пригласительных билета, напечатанных на плотной глянцевой бумаге и украшенных невероятно красивой птицей.

– Это что такое? Глаша, на каком это языке?

– Не знаю, похоже, что-то скандинавское…

– Скандинавское? А что это вообще?

– Ага, тут есть и по-английски. Это приглашение на открытие выставки художника-керамиста Мирослава Гончара в Копенгагене.

– Бред какой-то! Путаница! С какой радости нас туда приглашают? Я сроду не был в Дании. И потом… Мирослав Гончар… Это что-то украинское или…

– Замолчи! – истерически выкрикнула Людмила Арсеньевна. – Это приглашение от Коти, это его выставка!

Андрей Олегович смертельно побледнел.

– Что ты сказала?

– Вот, прочти, что пишет наш сын!

И она протянула мужу записку, напечатанную на компьютере. Скотина, подумала я, мог бы родителям и от руки написать. Андрей Олегович взял письмо в руки, но они у него дрожали так, что он явно ничего не мог прочесть.

– Глашенька, не сочтите за труд…

– Нет, пусть лучше Людмила Арсеньевна.

– Глаша, я не могу… – едва слышно прошептала она. И впрямь, гениальная актриса!

«Дорогие мама и папа! Простите за долгое молчание, я не подавал о себе вестей, хотя вы знаете, что я жив-здоров. Но я хотел доказать вам и, прежде всего, себе, что я чего-то в этой жизни стою. А посему, я приглашаю вас на выставку, выставку моих работ, которая откроется в Копенгагене. Прошу вас, приезжайте, вам не будет за меня стыдно! Простите меня, если можете! Имя я изменил в силу разных сложных обстоятельств, задолго до того, как стал гончаром по профессии. Остаюсь ваш сын Константин Борисов. Приезжайте, поговорим обо всем!»

Людмила Арсеньевна тихо плакала в уголке. Андрей Олегович сидел бледный, с капельками пота на лбу и молчал.

– Андрей, ты как хочешь, а я поеду! – заявила Людмила Арсеньевна.

Он по-прежнему молчал.

– Мог бы, между прочим, написать от руки, – едва слышно произнес Андрей Олегович.

– Ах, да какая разница! Нынешняя молодежь, по-моему, вообще уже не умеет писать от руки… Главное, что наш сын… он нашелся, он приглашает нас на свою выставку…

– А что это за жар-птица тут изображена? Впрочем, достаточно экспрессивно… Никогда бы не подумал, что он станет гончаром… Это вроде как Майоль? А почему в Копенгагене? Он что, живет в Дании?