«Ага, – сказал он Наранашу, – мы побеждаем. Похоже, Флараднам все-таки удержал волнолом. Мы отбросим их назад».

Кириатский рыцарь сплюнул кровью.

«Славно. Он хороший парнишка, Нам, он выстоит. Жаль, что я этого не увижу. – Он на миг прервался, хрипло кашляя. – Держи этот меч крепче, слышишь? Лучшего друга у тебя никогда не будет. Он друг воронов, запомни. Позаботься…»

И тут раздался пронзительный вопль, а миг спустя чешуя рептилии-пеона заскрежетала о кирасу Рингила. Он пошатнулся и рухнул спиной на песок. Хлестнул длинный хвост с шипами на конце, вонзились когти, и Рингил, от боли заорав твари в морду, ткнул ей в глаз навершием. Пеон заверещал и клацнул зубами в считанных дюймах от его горла. Рингил успел выставить левое предплечье, защищаясь, а потом бросил Друга Воронов и воткнул два напряженных пальца освободившейся руки твари в глазницу, до самого мозга. Пеон начал дергаться, вопить и щелкать зубами, и когда Рингил его перевернул, от неистовых взмахов хвостом взметнулся фонтан песка. Навалившись всем весом, он продолжил вонзать пальцы в череп врага, словно клинок – по самую рукоять. Веко дергалось вверх и вниз, и его прикосновения к костяшкам наводили на мысли о крыле пойманного мотылька, которое царапает сомкнутые ладони мальчишки. Хвост хлестал из стороны в сторону, точно лопатой забрасывая Рингила влажным песком – тот сыпался по лицу, хрустел на зубах с каждым судорожным вздохом, и Рингил рычал, сражаясь, пока наконец – наконец-то! – с высоким горловым взвизгом и конвульсиями, сотрясшими все тело, долбаная тварь не испустила дух.

К тому моменту, когда он, пошатываясь, снова встал на ноги, с Наранашем произошло то же самое.

Рингил так и не понял, видел ли кириатский рыцарь в свои последние мгновения, как напал пеон, понял ли, что происходит, и сделал ли его угасающий разум какие-то выводы о ходе сражения. Узнал ли в конце концов, что Рингил ему солгал.

Так или иначе, Наранаш, даже уходя, не выказал страха.

– Ты уверен, что правильно понял текст? Я хочу сказать, язык…

– Я с детства разговариваю на тетаннском не хуже, чем на наомском, Гил. Мать заставила выучиться и читать на нем. Я видел копии переводов Индират М’нала, которые сделали в Ихельтете, видел комментарии и знаю достаточно о содержании оригинала, написанного на высоком кирском, чтобы понимать их смысл. И я говорю тебе, Гил: в тот день, когда кириаты отправились биться с Исчезающим народом, они были испуганы.

Шалак сцепил руки на уровне талии и чуть откинул голову. Рингил вспомнил эту позу по летним встречам любителей всего олдрейнского, которые посещал в юности. Когда спускались первые вечерние сумерки, они собирались в маленьком саду на задворках магазинчика, болтали и пили вино из поддельных олдрейнских кубков. Сейчас, понял он, будет цитата.

– «Как сражаться с врагом, не вполне принадлежащим этому миру? – продекламировал Шал. – Они приходят к нам фантомами, со змеиной быстротой наносят удары из призрачного тумана, а когда мы отвечаем тем же, возвращаются в туман, и ветер доносит до нас их тихий, язвительный смех. Они…»

Остальное Рингил не услышал, ощутив затылком прилетевший из ниоткуда прохладный ветерок. Нахлынули воспоминания о минувшей ночи – как он шел домой из особняка Миляги, окосевший от крина, и о смехе, что словно ласковой рукой дотронулся до его лица, пролетая мимо. Опять по хребту побежали мурашки, и он невольно поднял руку к тому месту на щеке, которого коснулся смех…

– Весьма убедительно, не так ли?

Шалак покончил с цитатой и выжидающе смотрел на него. Рингил моргнул.

– Э-э… да. – Надо было скрыть тот факт, что он отвлекся. – Наверное. Хм, а вот что касается «не вполне принадлежащих этому миру» врагов. Говорят, олдрейны пришли с Ленты, так? А потом вернулись туда. По-твоему, такое возможно?

– Когда имеешь дело с олдрейнами, возможно все. Но вероятно ли? – Шалак покачал головой. – Поговори с любым достойным звездочетом здесь или в Империи, и тебе скажут, что Лента состоит из миллиона движущихся частиц, которые ловят солнечный свет. Вот почему она светится – это как пылинки в луче солнца. Она – не твердая арка, какой выглядит. Трудно предположить, что кто-то может жить в таком месте.

Рингил поразмыслил.

– А вот маджаки верят, что Лента – дорога к небесному дому уважаемых мертвецов. Дорога призраков.

– Да, но они дикари.

Рингил вспомнил лицо Эгара, покрытое шрамами и татуировками, и слегка удивился, что в душе воскресла привязанность к маджаку. Именно так степной кочевник с радостью описал бы себя сам – «Я, мать твою, нецивилизованный, Гил, – заявил он как-то ночью у костра, во время марша к Ханлиагу. – И вряд ли мне когда-нибудь пригодилась бы эта ваша цивилизованность!» – но все-таки безотчетная насмешка Шалака кольнула глубоко, словно шип. Рингил подавил гневный, но неразумный порыв броситься на защиту друга.

– Ну, не знаю, – проговорил он, тщательно подбирая слова. – Прожив хоть немного на севере, в небе видишь всякую неведомую хрень. Тебе бы и самому не помешало туда выбраться. Так или иначе, мы тут говорим об олдрейнах как о воинах-призраках. Может, что-то в этом есть.

– Рингил, я очень надеюсь, что ты не собираешься взгромоздить на одну чашу весов шаманские бредни, а на другую – совокупные труды лучших кириатских умов, в надежде, что чаши придут в равновесие.

– Ладно. Тогда объясни, как эти лучшие кириатские умы победили олдрейнов?

Шалак пожал плечами.

– Похоже, с помощью машин. Кириаты почти все делали с помощью машин. Есть много упоминаний о…

Снаружи раздались крики. Что-то глухо ударилось о стену лавки. Шалак вздрогнул – должно быть, от старых воспоминаний, и быстро подошел к одному из замызганных окон. Присмотрелся, что происходило на улице, и расслабился.

– Это всего лишь Дарби. Кажется, на него опять накатило.

– Дарби? – Рингил встал и неспешно приблизился к окну, обходя «музыку ветра». – Он кто, твой сосед?

– К счастью, нет. – Шалак чуть отодвинулся, освобождая место для Рингила, и кивком указал на происходящее по другую сторону стекла. – Взгляни.

Озаренная лучами клонящегося к закату солнца толпа раздалась и отпрянула, превратилась в непрерывный силуэт – занавес, огораживающий широкий овал мощеной улицы. В центре этой импровизированной арены стояла одинокая, обособленная фигура. Под длинным и грязным синим мундиром, который выглядел в некотором роде знакомо, на незнакомце были явные лохмотья, и он размахивал чем-то вроде грубой палицы, держа ее двумя руками как топор. У его ног на брусчатке валялись двое элегантно одетых мужчин, сжимая места, куда явно были нанесены удары.

– Дарби, – повторил Шалак, будто это все объясняло.

– А эти двое?

Торговец скривился.

– Понятия не имею. Судя по одежде, клерки-законники. Наверное, из какого-нибудь суда на Перекрестье Лим, там как раз должны закончиться заседания. Дарби не очень любит законников.