Консьержка обвиняла в нападении теперь уже находящегося вне досягаемости Слепакова. Впрочем, свидетелей этого происшествия не выявлялось. После тщательнейшего обыска, в квартире Слепаковых никаких предметов, подтверждающих его виновность, не обнаружено.

– Да-к что же, товарищ милиционер, я сама, что ль, себе под ребро ткнула? Я вроде как еще не рехнулася. А вот Слепаков точно последнее время сумасшедший ходил. Вам подтвердят все жильцы со двора, кто его видал, – убеждала капитана консьержка.

– А какие причины могли побудить Слепакова совершить покушение на вашу жизнь? – спрашивал Маслаченко, хотя он прекрасно знал эти причины, лежащие на поверхности.

– Причины… – Консьержка дурашливо моргала, прикидываясь невинной овечкой и плутовато отводя в сторону заплывшие желтоватые глазки. – Все причины от того, что у него в башке, у Слепакова-то, тараканы завелись.

– А какие отношения у вас сложились с женой Слепакова? – продолжал настойчиво спрашивать опер, хмурясь и понимая бесплодность своего дознания.

– С женой Слепакова? И какие у мене с энтой музыканьщицей могут быть отношения! Они и денег на содержание дежурной по подъезду ни разу не платили. Отношения… «Здрасьте – до свиданьица» – вот и все мои с нею разговоры. Вам жильцы, которые у подъезда гуляют, обо всем и объяснят, господин следователь.

– Скажите, Антонина Игнатьевна, насколько тесные вы имели контакты с Хлупиным, проживающим этажом ниже Слепаковых?

– С Хлупиным? Кон… такты? У мене с Хлупиным? Ну, вы и скажете, товарищ опер… полномочный! Да с энтим бегальщиком… чего у мене может быть? Бегает утрами и бегает уж какой год. Чего с него взять! Тьфу… ей-богу!

– Вот у меня есть сведения, что вы способствовали связи Хлупина с женой Слепакова.

– Да не приведи Господи до такого! Чтобы я… способствовала? Мене делать, что ль, нечего? Буду я промеж жильцов такие дела устраивать! Энто всё чистая клевета!

– Но вы не станете отрицать, связь между ними была.

– Была али не была – подтвердить лично не могу, не наблюдала. Если чего и… так то ихнее дело, знать ничего не знаю. Вы у них, у самих, спрашивайте. Ох, бок чтой-то разболелся… – Кулькова состроила гримасу нестерпимого страдания, закрыла глаза и застонала. – Врача позовите-ка и сестру дежурную… Плохо мне стало…

Капитан Маслаченко поднялся, уступая место людям в белых халатах, и покинул больницу разочарованный.

Теперь, составляя отчет о расследовании ограбления магазина, он злился на себя, что не успел задержать покончившего с собой Слепакова. У того, конечно, немало накопилось всяких серьезных фактов по поводу Хлупина, Кульковой, «Салона аргентинских танцев» и феминистского клуба. Эти факты необходимо было привести в порядок, дающий логический смысл всему уголовному делу. А расследовать грабеж с оглушенным ночным сторожем «убойный» отдел нагрузили из-за обнаруженного там же тела замерзшей бомжихи, существа непонятного возраста и даже неопределимой расовой принадлежности. Своей чумазостью, слипшимися короткими волосами, распухшим ртом и приплюснутым носом она, скорее всего, сошла бы за африканку. И тоже – никаких наводящих на мотивацию фактов, ни одного свидетеля.

Послали Рытькова и прапорщика Минакова ходить по квартирам ближних домов, расспрашивать жильцов – не видел ли кто случайно хоть что-нибудь.

По внутреннему телефону позвонил майор.

– Маслаченко? – спросил Полимеев. – Здорово. Как отчет?

– Здрай жлай, Владимир Степанович, – полуофициально приветствовал начальника капитан. – Заканчиваю.

– Оставь пока отчет, зайди ко мне.

Маслаченко чертыхнулся, закрыл на ключ комнату, быстро пошел к кабинету Полимеева.

Идя по коридору, подумал насмешливо: «Сейчас бы помочь раскрыть дело с наркотиками по “Салону аргентинских танцев” да еще прихватить эту лесбиянскую “Лилию”, – и новый чин подполковнику Полимееву обеспечен, хотя это непосредственно не наша работа». Себе повышения ни за какие подвиги Маслаченко не ждал (капитана получил недавно), однако премию и официальную благодарность от генерала Карепанова – вполне. Но дело тяжелое и опасное. Как там Галя Михайлова? Не сгорела бы… хотя пока у нее всё в ажуре.

У полимеевского кабинета Маслаченко догнал только что подъехавший к управлению капитан Сидорин. Его грубоватое лицо, чаще всего выглядевшее усталым и раздраженным, сейчас просто перекосилось от совмещенного выражения разочарования и злости. Маслаченко поздоровался насколько мог приветливо, на «вы» и по имени-отчеству, хотя на погонах у него те же звездочки, что и у Сидорина. Но тот все-таки на семь лет старше и опытнейший опер. По служебному же росту – неудачник.

Сидорин молча кивнул и, не подавая руки, почти оттолкнув его, вошел в кабинет первым.

– Здравствуй, Валера, – сказал ему Полимеев. – Ну, какие у нас успехи? Пожалуйте к столу, садитесь, господа офицеры.

– Да чего садиться-то! – по всей видимости, кипя от возмущения, прохрипел Сидорин. – Устроила, подсуетилась, паскуда! Пристрелил бы, как собаку!

– Объясни толком, что произошло. Ты так орал по телефону… Я ничего не понял…

Сидорина прорвало. Он бешено ругался и рассказывал, как замечательно прошел у него в институте Склифосовского опрос Зинаиды Гавриловны Слепаковой.

– Довести разговор до конца не дала дежурная сестра, сволочь!.. Пришлось нам с Рытьковым убраться, – потрясая кулаком, сетовал Сидорин. – Рытьков эту стерву давно приметил. Всё шастала туда-сюда, вертихвостка… Ведь договорился: подъеду, мол, завтра…

– Подожди, не рычи. Что дальше-то? – Полимеев округлил глаза, рот даже приоткрыл.

– Сегодня приезжаю один. Рытькова вы забрали каких-то жильцов опрашивать.

– Магазин ограбили, свидетелей ищем, – сказал вскользь Маслаченко. – Труп есть.

– Приезжаю в Склиф, – мрачно покосившись на симпатичного блондина, продолжал Сидорин. – Звоню из вестибюля: «К Слепаковой, старший оперуполномоченный Сидорин». А мне говорят: «Зинаида Гавриловна Слепакова скончалась сегодня ночью от сердечного приступа». – «Я с ней вчера вечером разговаривал, она чувствовала себя нормально». – «Ночью стало плохо, – говорят мне. – Сестра сделала укол, через час больная умерла».

– Ух, ты! – Маслаченко даже присвистнул. – Ловко!

После целого каскада матерных выражений, прерванных Полимеевым, Сидорин продолжил:

– Я к завотделением, к главврачу. Уголовный розыск, мать вашу, требую служебного расследования! Главврач мне: «Пожалуйста. Требование из прокуратуры. Но вообще-то, – говорит, – мы и сами удивлены. В принципе, со здоровьем у Слепаковой было уже неплохо. Ну, конечно, стресс в связи с трагической смертью мужа… Ну, после обморока сотрясение мозга… Общее сниженное настроение… Однако давление подвели к норме, сердце почти в порядке – и вдруг: на тебе!» Я в палату, опрашиваю больных. Одна там выздоравливающая рассказала: «Мы все спали. А ночью слышу – шум какой-то… Глаза открыла, гляжу – дежурная сестра около Слепаковой суетится. Спрашиваю, в чем дело. Сестра говорит: «Надо укол от сердца сделать…» Потом стало тихо, снова заснули. Через какое-то время опять шум. Гляжу: врач, сестра, санитары. Положили Слепакову на каталку, вытащили и свет потушили. А утром объявили: «умерла».