– Живем, если она не на гастролях. А что за известия у тебя из области? – перевел разговор с интимно-бытовой темы Рытьков.

– Да смотрю вот, понимаешь ли… На твоем стуле сидел не так давно Андрей Маслаченко в модном пиджаке, в новом галстуке. За компьютером, вместо этой кнопки-давалки, трудилась Галя Михайлова, красивая, скромная…

– Ты же узнал, что не такая она оказалась и скромница. С барабанщиком, который ее выдал Илляшевской, что-то у нее было.

– Ну, было – не было, чего теперь толковать. А с Белкиным мы малость поквитались, – скорчив преувеличенно кровожадную гримасу, проворчал Сидорин. – На память о Гале ему внушение сделали, помнишь? Тут я получил сведения, что позавчера, под утро, как раз когда мы приехали с Полимеевым за этим…

– Греком, – сказал Рытьков, – с латвийским паспортом.

– Ну да, с латвийским. Так вот в двадцати пяти километрах от поселка «Липовая аллея» произошла перестрелка.

– Кого с кем? – оживился молодой капитан и навострил уши.

Сидорин подробно изложил результаты предварительного следствия. А потом добавил:

– Возле подорванной «Нивы» нашли разбросанные фрагменты тела и совершенно целую голову…

Рытьков настороженно ждал окончательного разъяснения того, что под конец говорил Сидорин.

– Исследовав голову, которая хорошо сохранилась, эксперты установили: это Марина Петровна Илляшевская.

– Да ну! – восхищенно прошептал Рытьков. – Вот так номер! Сбежала, да подорвалась.

Внезапно Сидорин поднялся и достал из кармана своей потертой, давно служившей ему и однажды простреленной куртки непочатую бутылку водки.

– Какая-то «Тульская», по дороге купил, – сказал Сидорин. – Закус-то найдешь?

– Сейчас, сейчас, – заторопился Рытьков, всегда готовый к уютному общению подобного рода. Он достал из ящика письменного стола два заранее приготовленных бутерброда с полукопченой колбаской, освободил от фольги и грубо поломал плавленый сырок, потом неудобным крючком от раскладного ножа стал вскрывать банку сардин.

Сидорин тем временем нащупал два стакана. Дунув в них для профилактики и дезинфекции, налил не по полному – на две трети.

– Ну что, помянем Андрея Маслаченко и Галю Михайлову?

– Да, Маслаченко и Галю. Хорошие опера были, хорошие товарищи, – согласился Сидорин. – Земля им пухом…

Выпив, оба офицера по-русски слегка поморщились, покрутили головой и принялись жевать колбасу с хлебом. Сидорин вытащил из масла сардинку.

– Аккуратней, Фомич, не капай мне на папки с делами маслом-то…

– Да я разве капаю? Подумаешь, дела… Небось одни сплошные бесперспективные глухари… В архив пойдут…

– Ничего подобного, – притворно возмутился Рытьков. – У меня здесь такое раскрытие – ахнешь! На премию рассчитываю и благодарность от высокого начальства.

– Рассчитывай, дурачок. Если живой останешься еще годик, начальство тебе к отпуску «на лечение» тыщонку выпишет, жди.

Посмеиваясь и балагуря на специфические «убойные» темы, опера решили прикончить бутылку. Сидорин разлил по стаканам остаток и вдруг серьезно сказал:

– А это за упокой грешной души Марины. Не могу забыть, как она перевязала мне плечо, когда ее холуй меня зацепил. Да еще коньяку налила. Продержался я тогда до приезда врачей, а то бы не выдержал. Конечно, преступница была, извращенка, тварь та еще, но… Сильная женщина, красавица… Кстати, сообщи своей Тане, саксофонистке загорелой… Она ее помнит, обрадуется…

– Теперь уж «Золотой лилии» точно конец, лидера не стало.

– Э… чего гадать! Может быть, здание купит какой-нибудь богатей. Снова устроит там гадюшник или игровой дом, законную грабиловку-обдираловку.

– Гляди-ка, Фомич, солнышко прорвалось. Скоро снег растает, легче работать будет… Весна…

Рытьков и Сидорин поглядели на ослепительное мартовское солнце в окне, кивнули друг другу и допили водку.

– Да, весна, природа свое берет. Хотя работы у нас полно в любое время года, – сказал Сидорин, достал мятую пачку сигарет, с удовольствием закурил.

Прозвонил телефон на столе. Рытьков с неохотой поднял трубку.

– Слушаю, Рытьков. Что?.. Сейчас?.. А вы-то что же?.. Хорошо, еду. Ну вот, – со вздохом сообщил он Сидорину. – Надо брать отравителя по горячим следам.