– Можно закрыть занавески? – попросила я, когда она уже собралась уходить.

– Зачем закрываться от чудесного солнышка? – сказала она, и мне захотелось запустить чем-нибудь ей в спину.

Вдоволь повизжать во весь голос мне не дали. Вернулась моя галлюцинация.

Она склонилась над кроватью, разглядывая мои ожоги и открывая превосходный вид на накрахмаленную шапочку. Видела даже шпильки, приколотые по краям. Натянув одеяло на ноги, я посмотрела на нее, задумавшись, что глупее: злиться на плод моего воображения или на персонал больницы, существующий на самом деле.

Она поджала губы и потянулась к одеялу, будто хотела его поднять. Я напряглась, не уверенная, смогу ли справиться с призрачной рукой, трогающей ткань, но она внезапно остановилась и улыбнулась мне. Она была такой хорошенькой. Я даже забыла, что она – галлюцинация. Выражение ее лица было таким добрым, таким настоящим. Я ощутила во всем теле спокойствие, от которого захотелось спать.

Она вынула что-то из нагрудного кармана фартука и положила на простыню. Это оказался маленький металлический паровозик, выкрашенный облупившейся красной краской, и я видела его так ясно, что не могла поверить в его иллюзорность. Она ободряюще улыбнулась мне, держа игрушку в руке, будто хотела, чтобы я его взяла. Я протянула палец, чтобы коснуться паровозика, и видение исчезло.

В комнате никого не было. Я почувствовала себя брошенной и постаралась отогнать это ощущение. Паровозик вызвал во мне воспоминание о том, как мы с Марком ходили за покупками перед Рождеством. Как, стоя в детском отделе гипермаркета «Джон Льюис», я изо всех сил делала вид, что мне не все равно, какие подарки он выберет племянникам и племянницам. Я вздрогнула, вспомнив, как бесцеремонно отвечала ему, когда он показывал мне игрушки и книжки и спрашивал совета.

Потом мы отправились в паб, чтобы освежиться, и Марк снова начал донимать меня вопросами о моей семье. Мы, конечно, поссорились, когда я отказалась удовлетворять его любопытство.

– Все равно выясню, – сказал он тогда. Его лицо было красным от злости и высокой температуры в пабе. – Не такая уж ты загадочная, какой хочешь показаться.

От его слов меня затошнило. И тогда, и теперь. Я не хотела казаться загадочной. Не играла в игры. Просто мне казалось, что надежнее, если все будет на своих местах: работа, личная жизнь, семья. Я постаралась вспомнить Пат, Дилана, Джерейнта. Вспомнить, когда мы последний раз были все вместе. Каждый раз, когда я пыталась представить нас как целое, память уносила меня в далекое Рождество, в которое нам с Джерейнтом достались в подарок колючие аранские свитера. Или в пасхальный день, когда Пат спрятала в саду шоколадные яйца, чтобы мы их нашли, но перестаралась, а погода выдалась не по сезону теплой, так что после долгих поисков мы обнаружили только бесформенные сгустки растаявшего шоколада.

Воспоминания о том, что было после того, как я покинула дом, так и не вернулись. Конечно, я общалась с семьей, приходила в гости, писала сообщения, но ничего этого так и не всплыло. Я вспомнила университет, друзей, съемные квартиры. Все новые и волнующие впечатления. Возможно, дело было в эгоизме, свойственном юности. Семья теряет свое значение, стоит вырваться из гнезда и расправить крылья в надежде полететь.

Еще хуже оказалось то, что я не особенно хорошо помнила период после окончания института. Скажем, день рождения в прошлом году. Или поиски работы, которые привели меня в отделение радиологии. Вместо воспоминаний об этом были пугающие пробелы.

Я решила отталкиваться от того, что знала. Мне двадцать девять, я защитила диссертацию в Королевском колледже Лондона, и стало быть, работаю в больнице уже три или четыре года. Парвин вписала в мой новый мобильный свой номер, и я отправила ей сообщение.

– Сколько я уже занимаюсь радиологией?

Мне показалось, так будет хорошо. Дальновидно. Ответ пришел быстро:

– 3 года. Тебе скучно?

Я ответила:

– Да. Очень.

Новое сообщение:

– Мне тоже. Ты хоть в кровати лежишь.

Я улыбнулась. Видимо, мне нужно было пережить автокатастрофу и кому, чтобы научиться дружить. Я знала, что никогда не искала легких путей, но даже мне пришлось признать, что такой способ – довольно рискованный. И все же я была благодарна.

Когда пришел Марк, я спросила, как дела на работе. Мне хотелось рассказать ему о Парвин, похвастаться новыми социальными навыками, но стоило ему появиться, я вновь замкнулась в себе. Неважно, каким хорошим было мое настроение. Рядом с Марком оно неудержимо портилось. Мне нравилось думать о нем, но когда я его видела, не могла избавиться от напряжения и чувства, будто у нас с ним что-то не так.

Он рассказал, как прошел его день, и я воспользовалась минутной паузой, чтобы попросить:

– Ты не мог бы принести сюда мой ноутбук?

Марк нахмурился.

– Зачем?

– Так, вообще. Ну сам понимаешь, почта, интернет.

Он покачал головой.

– Мне не нравится эта идея. Если тебе скучно, могу принести книг. Или журналов, хочешь?

– Нет, спасибо, – прошипела я сквозь сжатые зубы. – Почему тебе не нравится эта идея?

– Не хочу тебя волновать.

– Я не буду волноваться, – сказала я, постаравшись разжать кулаки. – Я просто хочу немного нормальной жизни.

– Если для тебя это так важно, поговорю с врачом.

Его снисходительно-заботливый тон вызвал во мне новую волну раздражения. Но я заставила себя улыбнуться.

– Здорово, спасибо.

– А пока, – Марк снова приободрился, – как насчет сыграть в домино?

На следующий день, после того как он вновь навестил меня – безо всякого ноутбука! – пришел доктор Адамс. Кровати были скрыты за занавесками, создавая ощущение маленьких спален, и во всем этом я почувствовала странную интимность. Опустившись на стул, он провел рукой по волосам.

– Да уж, день выдался дерьмовый.

Настроение резко поползло вверх. Было неописуемо приятно, что со мной разговаривают как с нормальным человеком, а не как с пациентом.

– Смена тяжелая?

Он покачал головой.

– Смена-то нормальная, собрание, мать его, идиотское, – он откинулся на стуле, прижался головой к высокой спинке. – Господи, ненавижу СМ.

Эти слова что-то напомнили. Парвин и Пола, которые жалуются на СМ – старших менеджеров – расшифровывают аббревиатуру как «садо-мазо» и делают вид, будто щелкают плеткой. Пол хохочет, разинув рот, показывая кривые нижние зубы.

Доктор Адамс взглянул на меня.

– Старших менеджеров. Куча… – он осекся, щеки залились краской. – Черт возьми. Простите. Не обращайте на меня внимания.

– Да все нормально, не стесняйтесь, – сказала я. – Думаете, я не помню проблем с ними? Увы, даже кома бессильна стереть эти воспоминания.