– Что, Лев Сергеевич, не спится?

Поразилась глупости вырвавшейся фразы, но физически не могла проговорить ни слова: в горле будто ком застрял. Вид высокого красивого мужчины в белых разводах от молока, тающих на темной материи домашних шорт, будто заворожил меня. Ни двинуться, ни дышать не могла. Лаврентьев протянул руку и легким движением пальца стер с моей щеки каплю. Улыбнулся:

– И как после такого уснуть? – И добавил тихо, так что я засомневалась, что мне не послышалось: – Одному…

Я стояла и смотрела на него, любуясь стекающими струйками, еще несколько минут. Взгляд Льва темнел, губы поджались так, что напоминали тонкую нить. Недоволен? Еще бы! Я стою посередине кухни в тонкой пижамке и бесстыдно рассматриваю его тело. Как он и ожидал, должно быть, пытаюсь соблазнить. А ведь на моем топике тоже расплылись пятна, делая ткань полупрозрачной. Боже, как мне удалось взорвать бутылкой молока целую кухню? Меня точно сглазили.

От ужаса задрожали колени. Что он спросил? Как уснуть? Пробормотала с великим трудом:

– Выпейте молока…

– Но вы его почти уничтожили, – приподнял брови Лев и вдруг шагнул ко мне, взял за руку. Проговорил хрипло: – Впрочем, немножко осталось.

Лаврентьев, обхватив меня за талию, мягко привлек к себе и, нависнув неумолимой скалой, приоткрыл губы. Я с ужасом смотрела, как приближается его лицо. Думала, мое сердце, которое на миг замерло и пустилось вскачь так рьяно, будто мотор спорткара, просто взорвется страшнее, чем та бутылка молока. Разнесет все вокруг: мои сомнения, мои страхи, мое здравомыслие. У меня не было сил сопротивляться Льву, я жаждала того, что он собирался сделать. Обманывала себя, твердила, что нет, что это лишь влюбленность, которая потом пройдет. Я слишком прониклась чувствами к своим работодателям, начала понимать… и влюбилась.

Геннадий Степанович говорил, что так бывает, когда отдаешь любимому делу и сердце, и душу. Начинаешь обожать чужих детей, как своих. Жаль, что ничего не сказал об их родителях. Я пыталась сопротивляться, взывала к здравомыслию, убеждала себя, что нельзя поддаваться чувствам, но если он меня сейчас поцелует, это будет конец. Я окунусь в высшее наслаждение, которое только возможно, обниму этого невероятного мужчину, прижмусь к нему всем телом, вкушу сладкую горечь его губ, его желания и…

Развернусь и уйду в ночь. Захвачу лишь сумочку, что лежит в холле. Там документы и деньги на такси. Уйду в том, в чем есть: мокрой пижаме и тапках. Потому что больше не смогу быть няней. Потому что Лаврентьев поймет, что я ничем не отличаюсь от других женщин, которые побывали в этом доме. Эту проверку не пройду, точно. Да я ее заранее провалила! Ощущаю на своей щеке его горячее дыхание и схожу с ума от желания проиграть…

Он нравится мне! И жесткий бизнесмен с суровым взглядом, и обаятельный папаша с нежной улыбкой, и разъяренный лев со звериным оскалом, и уставший от женского внимания колючий насмешник. Потому и сопротивляться бесполезно: я давно уже отдала свое сердце, кажется, еще в первую секунду, как увидела Лаврентьева, сразу влюбилась в него. Мы знакомы несколько дней, а кажется, я знала его всегда. И ждала встречи с нетерпением и предвкушением чуда. Вот только… я лишь одна из многих. А он для меня единственный. И сейчас разобьет мне сердце.

Наше дыхание смешалось, у меня задрожали колени и екнуло сердце. Еще полсекунды и…

Он слизнул капельку с моей щеки. Лев меня лизнул! Не двигаясь, прошептал:

– А молоко-то скисло. – Отстранился и с усмешкой осмотрел меня. – Похоже, что в ваших руках взрывается все – от бутылок до компьютеров. Что будет следующим? Уничтожите мой дом?

– Я не виновата! – От досады я возмутилась сильнее, чем следовало. Ткнула его в грудь. – Вы напугали меня, я уронила бутылку, а молоко скисло… Значит, там возникло чрезмерное давление, вот и результат!

– Отлично, ученица, – хрипло ответил Лаврентьев. – Зачет по физике вы сдали. Что теперь? Анатомия?

Я опустила глаза, осознавая, что, ткнув его в грудь, так и не убрала руки и все еще трогаю мужчину. Сглотнув, отпрянула и, извинившись, хотела сбежать, но поскользнулась на пролитом молоке и, беспомощно взмахнув руками, вскрикнула. Тапки разъезжались, мне никак не удавалось восстановить равновесие. Точно упала бы, но Лев бросился и, обхватив ладонями талию, помог устоять. Я только хотела поблагодарить, как глаза Лаврентьева расширились. Мокрый пол под его босыми стопами жалобно скрипнул, и мы оба рухнули на пол. Я оказалась сверху, чему сначала порадовалась, а потом отчаянно покраснела. Губы мужчины вновь притягивали мой взгляд.

Лев улыбнулся и проговорил:

– Сейчас та самая минута.

– А? – растерялась я. Он тоже думает о том, о чем и я? – Что вы имеете в виду?

Он кашлянул, скрывая смешок.

– Что имею? – И тут же прогнал с лица улыбку, посмотрел серьезно, будто мы не обнимались едва одетые на мокром от кислого молока полу, а сидели в его офисе. – Вы просили напомнить, как будет свободная минутка. О комплиментах.

– Ах, это, – с легким разочарованием протянула я.

Да какие комплименты?! Я могла сейчас думать только о твердом теле под собой, ощущать его жар, трогать обнаженную кожу и млеть от запаха корицы и дорогого табака, что щекотал мне нос. Хотелось уткнуться в его шею и вдыхать, вдыхать… Но я не могла себе этого позволить, иначе выдам себя с головой. У меня невольно вырвался смешок: а сейчас, прижимаясь к мужчине всем телом и даже не думая подниматься, я чем себя выдаю?

– Удобно? – почти мурлыча, уточнил Лев. Вот же хищник семейства кошачьих! – Значит, так и начнем.

И, положив руки мне не талию, сплел пальцы в замок. Прижал меня к себе так, что перехватило дыхание и в лицо бросилась краска. Я хотела возмутиться, вырваться, но Лаврентьев перевел задумчивый взгляд на потолок и уточнил:

– Значит, говорить дочери, что она красивая, неправильно?

Я лишь задыхалась, пытаясь прийти в себя и понять, как поступить. С одной стороны, он ведет себя нахально и вызывающе, с другой… лежит и, глядя в потолок, размышляет о дочери. У меня мозг буквально взрывался. Как это можно совмещать?! Как он может, удерживая в объятиях няню, говорить о Марго? Нет-нет! Это неправильно, неэтично, некультурно, бесстыже, волнующе, возбуждающе, приятно… Да-да! Нужно сейчас же это прекратить. Ну вот сейчас. Ну же, Люба! Хотя бы сейчас…

Понимая, что весь мой запал испарился, как и молоко с разгоряченной кожи, я обреченно ответила:

– Нет, Лев Сергеевич, вы неправильно меня поняли. Я не утверждала, что нельзя говорить дочери, что она красивая. Даже наоборот. Но я видела и не раз, как Марго выпрашивает у вас этот комплимент. Она всякий раз спрашивает: я красивая? И вы отвечаете: да, красивая.

– Это плохо? – приподнял брови Лаврентьев.

Он перевел взгляд на меня, и я невольно поежилась, ерзая на нем. Лев выдохнул, будто я причинила ему неудобство, но рук не разжал. Лишь взгляд его потемнел, а глаза заблестели. Разговаривать в таком положении было до странности неудобно и жутко волнующе. Но… Я понимала, что сделаю все, чтобы хоть немного понежиться в объятиях этого мужчины, но при этом мне не хотелось, чтобы он меня сравнивал с другими женщинами.