не будет. Будете пить каждый день, по капле, разведя в воде. Яд быстро вымоется из вашего тела, все заживет.

Признаться, любопытство меня глодало.

Что за человек на Господарь, стало ясно с первых минут, что мы с ним говорили.

Норовом крут, своенравен, властен, но справедлив.

А как выглядит?

Но, боюсь, мне этого никогда не узнать.

Краешком глаза я заметила лишь, как он надевает свою жуткую маску. Серебряная-то она серебряная, но лицо на ней изображено более чем свирепое. Неужто он страшнее, чем эта угрожающая рожа?..

Впрочем, мне тут же вспомнилось сведенное судорогой лицо его слуги.

Он был не так страшен, как отвратителен.

Что за сердце должно быть в груди женщины, которая своими руками подобным образом уродует своего мужа, который любит ее без памяти?.. Смеется ли она, потешается ли, понимая, во что превращается гордый и сильный мужчина? Неужто его преданность и нежная любовь не тронули ее нисколько? Насильно мил не будешь, это верно; но ведь он ее не насиловал, не принуждал. Сама пошла за него. Неужто только ради того, чтоб довести черное дело своей семьи до конца?..

«Однако, злопамятная и мстительная особа, — подумала я. — И хитрая. Притворилась покорной, а сама калечит и издевается нам ним! Уродует из мести, потому что заговор ее родни не удался. Черна ее душа!»

— Давай, травница, свое лекарство, — он властно протянул ко мне руку, и я, опасливо поглядывая назад, вложила в его ладонь заветный флакон.

Рука у него была обжигающе-горяча, и не только от воды. Что вода? Она давно простыла. А жар его телу придавало сильное сердце.

Пальцы красивые, сильные. Крепкая ладонь, привыкшая много работать. Рубить мечом ведь та еще тяжелая работа! Сильное запястье…

Вообще, очень сильный мужчина. Очень, коль яд, источаемый его отравленным телом, убил под ним трех коней, а он сам все еще жив.

— Жить просто хочу, — пояснил он мне, заметив, видимо, на моем лице тень почтительного удивления или угадав мои мысли.

Я уже смелее обернулась к нему и глянула в его ненастоящее серебряное лицо.

Да, выглядело оно жутко.

А вот глаза в прорезях маски — ох уж эти глаза!

Серые, будто сами серебряные! Но взгляд их так и жег! Горел белым огнем!

И в этом взгляде было столько благородства и мудрости, что стало странно, что такого Господаря обвела вокруг пальца коварная женщина.

Поистине, любовь слепа.

У меня от этого взгляда едва сердце не остановилось. Дыхание замерло в груди, и я никак не могла выдохнуть.

«Я полюбила б его за один только этот взгляд! — казалось, я даже думаю шепотом из страха, что он услышит мои непочтительные мысли. — Лицом он, может быть, уродлив, но сердцем, душой и мыслями прекрасен!»

Я не выдержала, отвела глаза. Мне казалось, что своим взглядом он разжег во мне огонь, и я теперь сгораю на нем.

«Не думать, не думать так о Господаре! — молила я саму себя. — Просто переволновалась. Просто слишком много событий. Просто все так неожиданно…»

Слуги меж тем оттеснили меня от ванны и помогли Господарю подняться из воды. Впрочем, он и без них бы справился.

На его мокрые плечи они накинула шубу. Подняли его на руки, словно в кресло усадили, и вынесли из моего дома вон, в его походный шатер, видимо.

Двери за ним закрылись, и я осталась одна.

В тишине слышно было, как из ванны утекает по сливу вода, как трещат березовые поленья в печи, и как собака с урчанием грызет мясо, свисающее с крюка.

— Сестрица, давай его назовем Мрак?! Смотри, черный какой!

Лиззи смеялась и тыкала собаку в мокрый нос пальцем. Щенок тогда прекращал грызть мерзлое мясо острыми белыми зубами и со смаком облизывал лицо девочке. Она смеялась и приглаживала его блестящую шерсть, а он снова принимался за лакомство…

Глава 9. Первые хлопоты

— Ну, теперь-то мы можем дом поправить, сестрица?

— Можем, малышка. Теперь мы все можем.

Сижу и смотрю на золото. А у самой руки трясутся.

Трижды я бралась пересчитать монеты, и трижды сбивалась со счета. Посчитанных денег было столько, что каждый день я могла покупать по коровьей туше для своего щенка. И еще себе ни в чем не отказывать.

А потом я сбивалась.

Потому что все мысли были о серебряных глазах Господаря.

«Зачем я о нем думаю? — я зарылась пылающим лицом в ладони. — Словно околдовал! Сам болен, но сколько силы в его голосе и взгляде! Наваждение какое-то… не думать, не думать…»

— Ты как будто не рада, сестрица?

— Я рада, — произнесла я, отнимая ладони от пылающего лица. — Просто так сразу… такая удача… я растерялась.

Щенок, набив пузо мясом, прибежал в комнату и растянулся на половике у камина.

Он не собирался ни выть, ни проситься обратно к хозяину. Тут ему было хорошо. Сытно. Да и Лиззи ему понравилась; она с готовностью чесала его меховое пузо, по-щенячьи еще голое в паху. А он растягивался во весь свой гигантский рост, кося довольным глазом и поджимая лапы.

Огромная собака.

Грозный страж у нас будет…

— Но мы же не забудем Клода? Мы посадим его?! Пусть у нас много денег теперь, мы же все равно перенесем его в теплицу?

В голосе Лиззи слышалась тревога.

А у меня в ушах звон, сердце просто выскакивает…

Влюбилась?! Что за подростковая глупость! Забыла, как тут мужчины поступают с женщинами?! Жан тому пример! Захотел — приласкал, захотел — выбросил.

…Но в памяти всплывало то, что Господарь целовал строки письма от любимой, и сердце мое снова таяло…

Этот не из тех, что выкидывают женщин.

Но и не из тех, кто влюбляется в кого попало. Альба его, которую он полюбил так безумно и опрометчиво — она ведь из аристократов. Гордая, неприступная. Не чета мне, простой девушке из народа. Покорила его сердце своей холодностью. А я вот вспыхнула, как мотылек, попавший в огонь свечи. Глупо как…

— Конечно, посадим, — как можно тверже произнесла я, стараясь взять себя в руки и изгнать из головы всякие мысли о Господаре. — Он не должен пропасть! Богатство, свалившееся нам на голову, ведь не вечно. И тот, кто купается в деньгах, не думая о будущем, горько пожалеет о своей беспечности. Конечно, мы вырастим двуцветники. Если б не они, разве помогла б я