Он заметил меня, помахал.

Пангбурн-Фоллз был призраком самого себя, мертвый городок бурлаков. Я шел по главной улице, бульвару несбывшихся речных надежд, ветхие колониальные дома, труха из вагонки. Древние веранды спускались к помоечным газонам. Погнутые велосипеды, ржавые гантели, вентиляторы без лопастей. Все отцовские мучения с руководствами пользователя заканчивались в этом месте. Здесь покоились мертвые железки. Я услышал тихое ржание, фырканье. Чуть дальше по улице из надувного детского бассейна пила пегая лошадь с белой гривой.

Впереди была заправочная станция, теплое неоновое окно, в тумане вращалась светящаяся вывеска. Рекламировалось нечто под названием «частичное самообслуживание на колонке». Несколько человек с горячим кофе и жареным хворостом стояли около буксировщика.

— Глянь-ка, — сказал один в робе, — нарисовался, не сотрешь.

Я приготовился к бегству. Интересно, у меня получится убегать долго? На другом берегу реки — торговый центр. Парковка, розовая штукатурка, кирпич. Что бы я сделал, если бы добрался туда? Спрятался за вешалками спортивных курток? Умолял бы поваров одолжить мне шапочку продавца сосисок?

Один из тех, кто стоял у буксировщика, мощно перднул.

— Хвост дракона, — сказал он и рванул на ремонтный участок.

— Ну что, урод, как жизнь уродская? — спросил длинноволосый парень в майке с надписью: «Сегодня я сношал лысый череп твоей мертвой мамы. А ты что делал?»

Наверняка по одному каталогу с Пэришем заказывал, подумал я.

— Сказать по правде, устал я от уродской жизни, — ответил я.

Я старался проворковать это по-деревенски.

— Откуда сам? — спросил мужик в спецовке.

— Южнее отсюда.

— С юга, ты имеешь в виду юг города?

— Ага.

— У меня дочка там.

— Сомневаюсь, что ее знаю.

— Ты что, думаешь, я придурок какой-нибудь?

— Нет.

— Я просто даю тебе понять, что симпатизирую.

— Симпатизируешь?

— Рыбка без воды, — сказал он.

— Рыба снулая, — ввернул парень в майке, — готовая под ножик да на филе.

— Да на чо? — переспросил первый. — А, не обращай внимания на Дональда. Он малость трехнутый. Меня зовут Стив.

— И меня так называют, — сказал я.

Стив провел меня через ремонтный участок.

— Швартуйся. Я за кофейком сгоняю. Со сливками?

— Спасибо.

Я заснул прямо в кресле. Потом кто-то растолкал меня. Стив прислонился к верстаку из оружейной стали, заваленному бумажками счетов, и вручил мне кружку с кофе. Я проверил, нет ли на ней рекламы. Видимо, старая привычка. «Автомастерская Стива, — гласила кружка. — Фиксим с эпохи Никсона».

Щеглы.

— Был тут один из вас, ребята, несколько лет назад, — сказал Стив. — Страшен был, как смертный грех. Лил нам в уши всякое дерьмо, типа, как ему не удалось хорошо воспитаться, типа того. Что за хрень такая? От его разговоров голубизной отдавало. Как от субкультуры городских геев.

— Не уверен, что это за хрень, — сказал я.

— Ну, знаешь, я не гомофоб.

— Я не знал.

— У меня братец ведет бисексуальный образ жизни.

— Слушай, — сказал я, — я не знаю, что это все за хрень. Я знаю только, что мне надо обратно в город.

— Совсем как раньше было. Когда у старины Генриха там был концлагерь. Лучше настоящей тюрьмы, если смотреть с точки зрения местного бизнеса. Жалко, что в искюйство полез. Однако, похоже, он еще промышляет здесь. Боже, ну и видок у тебя. Ты знаешь, мой папаша был на Батаане.[25]

— Можно от вас позвонить? — спросил я.

— Ты знаешь о Батаане?

— Кино видел.

— Кино отразило лишь около одного процента всего ужаса, друг мой.

— Тем не менее, суть я ухватил.

— И около трех процентов сути.

— Извини насчет Батаана. Передай папе, что мне очень жаль.

— Обязательно. Ты такой добрый. Вот прямо после обеда схожу на кладбище и расскажу ему о твоих чувствах. Пойдешь со мной, придурок? Телефон вон там.

Я позвонил Фионе.

— Папочка, ты где?

— Детка, я в аду, — сказал я.

— Автобус там есть? — спросила Фиона.

— Автобус тут есть? — спросил я Стива.

— А как же, есть тут автобус, — сказал он.

Фиона по кредитке матери приобрела на пятьдесят три доллара машинного масла, которое ей никогда не пригодится. Стив отсчитал наличные.

— Если бы ты знал о зверствах япошек поболе, — сказал он, — я бы тебе сразу дал денег на билет, Но сам видишь, как мне трудно.

Автобус отправлялся только через несколько часов. И к больнице меня подбросил Дональд.

— Мне все равно в ту сторону, — сказал он, — а тебе, наверное, охота швы себе наложить или типа того. Или гипсовый корсет.

— Мне нравится твоя майка, — сказал я.

— Она должна провоцировать, — сказал он, — я ведь на самом деле не такой плохой парень. Я просто малость трехнутый.

Местная вышивка, украшающая стены Медицинской клиники Пангбурн-Фоллз, выглядела веселенькой проповедью об отказавшей печени. Все здесь провоняло лизолом и бессмысленной смертью по соседству. Ко мне приблизилась необъятная дама в обтягивающих брючках — в руках у нее был деревянный планшет и ручка с пушистым перышком.

— Имя, страховая компания, на-что-жалуетесь, — привычно отбарабанила она.

И взглянула на меня поверх своего планшета.

— Ебать мое честное слово, — сказала она.

Образец вышивки на дальней стене гласил: «Господь на посту». Я изучал ее днями, может быть, и дольше — эти бледные стежки, эти кучерявые облачка по углам. Когда удалось немного подвигать глазами, я приступил к тщательному анализу фибролитовых панелей на потолке — подобно снежинкам, ни одно химическое пятнышко не повторялось дважды, — и тюльпанов, вянущих на подоконнике.

Мою голову венчал стальной нимб, утихомиривала сварка. Остальная часть меня лежала на вытяжке, в какой-то высокотехнологичной пресс-форме.

Ко мне в палату вошла женщина и положила руки на мою пресс-форму.