Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Последняя остановка, господа, перед Псковом.
— А там — батальон немцев.
— И запасники енисейцев…
— И эта, как вы говорите, Константин Сергеевич — «красная гвардия»?
— Да, Владимир Зенонович. «Красные». Рабочие отряды. Пролетариат, коему нечего терять, кроме его цепей…
Бронепоезд осторожно, крадучись пробирался по рельсам, можно было ожидать новых засад, завалов и разобранных путей. До Пскова оставалось совсем немного.
Штабной вагон слегка покачивало. Над самыми крупными картами города и окрестностей склонялись головы полудюжины офицеров.
Полковники, подполковники, капитаны.
На карту небрежно брошены пара офицерских линеек, синие и алые карандаши.
— Солянка сборная, — заявил дородный полковник, кого Аристов назвал Владимиром Зеноновичем.
— У нас не лучше, — возразил Яковлев. — Сколоченные подразделения — только наши кадетские роты да отчасти павлоны. У нас эвон, даже ни одного генерала нет!
— Ни одного, Константин Сергеевич, — развёл руками тот самый Владимир Зенонович. — Кто в столице остался, кто где. На вашего покорного слугу прозводство-то уже лежит, но… гусарского зигзага на погонах пока что нету.
— А весь Генеральный штаб где? — бросил полковник Чернявин, начальник третьей роты александровцев. — И гвардия где вся? Туркестанцы?
— Гвардию выманили на побережье, к Стрельне и Петергофу, — досадлтво сказал капитан с золотым крестом — знаком лейб-гвардии 4-го стрелкового полка. — Десант, по всем правилам. Мы получили известие, немедля выступили из Царского Села. Это, господа, было… — он помотал головой, пальцами оттянув ворот, словно тот немилосердно жал. — Форты и флот восстали, немецкие дредноуты вошли в Морской канал… нас накрыли двенадцатидюймовой артиллерией. Мы держались, сколько могли, отразили четыре штурма. А потом они нас обошли. Въехали в столицу по Николаевской дороге, безо всякого сопротивления… Вы спросили про туркестанциев, господин полковник… они были с нами. Дрались геройски. Из окружения мы пробивались мелкими группами, мне вот — и другим — повезло чуть больше. Добрались до города, держали мосты через Фонтанку.
— Генерал-майора Солонова там не встречали?
— Солонова? Начальника гвардейской бригады? Нет, не встречал. Слышал, что он там был. А куда потом делся — Бог весть.
— Будем надеяться, что жив…
Томительный день уступал место вечеру. Два боя, две удачи. Почти нет потерь (пока). Во всё том же штабном вагоне перед офицерами стоял пленный в накинутой на плечи шинели, голова, левая рука и плечо перевязаны. Перевязаны хорошо и плотно, чистыми новыми бинтами, которые ещё не приходится кое-как отстирывать и кипятить, потому что материал для них взять уже неоткуда.
Пленный, немолодой, бородатый — в запасных полках и батальонах нижним чинам отчего-то разрешалось не бриться — он стоял, глядя прямо перед собой и баюкая раненую руку на перевязи. Взгляд у него был странно-пустым, словно и не в плену он оказался, а терпеливо ждал в томительном присутствии, ждал непонятно чего, но твёрдо намерен был во что бы то ни стало дождаться.
— Ну, сударь наш Кондрат Матвеев, расскажи, как ты дошёл до жизни такой, — пожилой полковник с измайловским значком явно пытался показать, что главный тут он — по срокам старшинства чина. — Расскажи, почему и отчего изменил ты государевой присяге?.. Кто тебя на это подбил? Кто всем заправляет? И где командование полка твоего? Где полковой начальник, полковник Чермоев? Где все офицеры?
Названный Кондратом Матвеевым немолодой солдат — хотя, какой из него «солдат»? — мужик в солдатской шинели! — вяло взглянул на полковника.
— Ня знаю никакой присяги, — равнодушно ответил он. — Жисть наша бедная, тяжкая, с крапивы на лебеду перебиваемся. Какая тут присяга, господин хороший?
— Как это «никакой присяги»?! — аж подскочил Владимир Зенонович. — Ты чего несешь?! Пьян, скотина, что ли?!
— А так, — Матвеев не испугался. — Присяга, я так мыслю, когда не только мы, но и нам. Вот мы-то да, и подати, и повинности, а нам что? Народу всё больше, пашни всё меньше, у бар-то эвон, земли — взглядом не окинуть! А нам, пахарям — хрен с солью доедать, да и то, если соли достать повезёт!..
— Вот же мерзавец какой!
— Спокойнее, Владимир Зенонович, прошу вас, — поморщился Аристов. — Отвечайте на вопросы, рядовой Матвеев. Кто начал мятеж в полку?
— А никто и не начинал, — по-прежнему равнодушно, но не запираясь, ответил пленный. — Немцы приехали с Риги. А с города Питера, им навстречу — агитаторы…
— И полковое начальство не отдало приказ оказывать вторгшемуся в пределы Отечества неприятелю всевозможное сопротивление?! — опять не сдержался Владимир Зенонович.
— Мож, и отдало, а мож и ни. — Кондрат пожал плечами. — Ня ведаю. Наш батальон запасной был. К нам агитаторы в казармы зашли. И говорить начали.
— А офицеры?
— А не было никого.
— А куда ж они делись?! — не выдержал капитан царскосельских стрелков.
— А у них свои агитаторы сыскались, — уже охотнее пояснил пленный. — Которые за временное собрание энто агитировали. Ну, чяво, верно всё говорили. Что царей быть не должно, сам народ собой править должен. Это верно, я тебе, господин хороший, и сам скажу: мы в деревне всё миром судим да решаем, как повелось. А те, что на отруба пошли, мироеды эти, чтоб земля их бы не носила…
— Стой! Погоди. Значит, офицеры полка тоже изменили присяге?!
— Ня ведаю, — отвернулся солдат. — То ваши дела, господские. Простому народу до вас дела нет.
Глава II.4
— Значит, про присягу ты, раб божий Кондрат, ничего не помнишь и помнить не хочешь, офицеры, по твоим словам, разбежались — а кто ж вас сюда, к мосту, в таком случае вывел? Кто командовал?
— Комиссары, — ответил Матвеев. — От временного собрания, значит, комиссары. И от этих, от большаков.
— Каких ещё «большаков»?!
— Он имеет в виду «большевиков», Владимир Зенонович. Российскую социал-демократическую рабочую партию. Её преобладающая фракция присвоила себе название «большевики». Самые фанатичные и непримиримые.
— Про эс-деков слышал, про этих ваших «большевиков» — нет.
— Боюсь, господа, очень скоро мы только о них и будем слышать… Так, значит, комиссары? Как зовут, кто такие?
— Один наш, псковской, — не стал запираться пленный. — Из городской думы. А другой вот, который от большак… большевиков, он с Питера приехамши. Рабочий человек, руки мозолистые. Шелехов звать, Иван. Вот он-то лучше всех и говорил.
— И чего же говорил?
— Как чего? — даже удивился Кондрат. — Дык всё про то же! Власть — народу! Землицу — нам, пахарям! Заводы — рабочим!
— Всё то же самое… — пробормотал Аристов.
— Слова простые, но действенные, — нехотя кивнул Яковлев.
— Пустая демагогия всегда зажигательно действовала на чернь, — презрительно кинул Владимир Зенонович.
— А ты меня не черни тут! — вдруг огрызнулся Матвеев. — Видали мы господинчиков таких… во всех видах видали. Всё,