Вера тоже присела рядом.

– Он пьяный был совсем. Может и врал, конечно. Но вряд ли. Он говорил, что едва сам спасся. Он сто лет назад на Крышу ходил. И потом ходил. А один раз они втроем на Крышу пошли. Он – Гаст, Вирм и Татьяна. Вот думали-думали, а потом пошли.

– Ты можешь быстрее?

– Смотрит на меня Вера, а что я ей скажу другого? Только лишь то про что слышал.

– Он про мозоли на шее у Вирма и Татьяны рассказывал. Он поэтому от самой Крыши в Город вернулся. Умерли они, в общем. Он их даже хоронить побоялся. Побоялся, что сам заразиться и умрет. Оставил под самой кровлей. Продуктов у него в обрез оставалось.

– Он говорил, что это от плохой воды, которая на Крышу падает. Она через уровни все глубже просачивается. Именно поэтому Город вниз растет. От смерти убегает. – Вера опустила голову. Закинула за спину руку, потрогала нарастающий рубец на шее.

– А, жили то они сколько потом?

– Пять дней еще… – Соврал я. – Пять дней не два. Это почти целая жизнь, если с умом. Если не спешить ни куда. Много это пять дней. А два… Мало совсем…

– А, как мы умрем? Как Гаст рассказывал?

– Не красивая смерть, Вера.

– Идешь себе, прыгаешь, шевелишься, говоришь… И коркой обрастаешь.

– Вначале спина… Потом живот… Руки ноги… Шея… Корка ломается, если шевелиться и оттуда кровь идет, а потом жижа какая то прозрачная… А потом вообще двигаться нет никакой возможности.

– Ложится человек и все. Весь словно из бетона, ни рукой, ни ногой шевелить не может.

– Корка в некоторых местах просвечивает еще и там видно как эта жижа бурлит, шевелится вперемешку с кровью… – Я на бетон совсем сел. Не было у меня сил дальше идти. Просто не было и все.

– Не понимаю я, зачем мы идем и куда мы идем. Разве на Крышу только. Да вот – успеем ли?

Вера на корточках сидеть осталась. Только закачалась мерно как перед Тимом. Вот сейчас и песню петь начнет. Уже губы трубочкой складываются.

– Не надо, Вера. – Остановил я ее. – Не надо. Не пой. Мы же не мертвые еще.

– Может быть, Гаст и наврал это, все. Ты только не пой больше – не надо. Хорошо?

Вера поднялась на ноги. Нос и глаза рукавом вытерла, и на меня посмотрела сурово. Светляки у нее на груди в пузыре, оранжевым светом полыхнули. Вот она Вера, Вера и есть.

– Пять дней – так пять дней, Самсончик. Хорошее это дело на Крышу идти.

– Как родились – так на Крышу и хотели? Неужели – теперь хотеть перестанем?

Взяла меня за руку, и дернула требовательно.

– Пошли! Какой, же ты Изгой, если на Крышу не хочешь?

– Пошли… – Соглашаюсь я.

– Я что против того, чтобы идти? Надо – так надо? Теперь, вот только Вере надо – так я и пойду. Для себя уже ничего делать не хочется. Упасть и дышать.

– Бетон шершавый ладошкой гладить. Веру обнимать-целовать, и выцедить сладко остаток этой всей моей жизни.

– По капле.

– Всю.

# # #

Уиллисис шел вперед, едва каясь земли ногами, делая быстрые точные выпады, кланяясь и вращаясь, стремительный и неотвратимый. Уже трое, преградившие ему путь, лежали с вывороченными броневыми пластинами на груди, едва дыша от боли.

– Ты все еще хочешь убить меня, лейтенант? – Хрипел Уиллисис, тяжким ударом посоха ломая колено нового атакующего.

– Сегодня я пообедаю твоей печенью, Храмовник. – Клацал зубами офицер, спрятавшийся за шеренгами своих подчиненных.

Он перешел в полную боевую трансформацию, подрагивая от нетерпения, желающий броситься в бой немедленно и одновременно страшащийся того, что может быть убит или искалечен.

– Я коснусь каждого – Словно на лекции по Искусству вещал Храмовник.

– И каждый лишится того органа которого я коснусь.

– Сдавайтесь или умрете – Солдат, стоявший рядом с лейтенантом начал менять боевую трансформацию на сторожевую. Это означало, что он сдается.

Лейтенант, уловивший краем глаза движение броневых пластин своего адъютанта, быстро выбросил вперед руку. Жесткая клешня сомкнулась на горле «предателя». Тот рухнул на землю с вырванной гортанью, несколько раз дернулся в конвульсиях и замер.

– Может быть, ты хочешь сразиться со мной? – Снова произнес Уиллисис.

– Зачем подвергать твоих людей смертельной опасности? Ты же знаешь, что они не смогут меня одолеть.

– Это мы еще посмотрим… – Отозвался лейтенант, беспокойно подрагивая большой головой. Уиллисис сконцентрировался. Что-то в поведении мятежного офицера его настораживало.

– Я не справлюсь, Храмовник сильнее, чем я думал. Мне потребуется помощь…

– Помощь идет, постарайся его задержать…

Ментальные сигналы лейтенанта были слабы, смазаны тревожностью и страхом, но Уиллисису удалось понять посыл Солдата.

Все, что ему оставалось делать – это действовать максимально быстро.

Уиллисис продолжал крушить редеющую охрану, настойчиво пробираясь к двери в Сердце Храма. Разделяющих его и лейтенанта воинов оставалось всего трое. Когда первый, стоявший к нему в пол – оборота упал с раздробленным черепом, лейтенант поднял руку вверх, требуя перемирия для проведения переговоров.

Двое, оставшихся в живых, спешно отошли подальше от Храмовника, и сменили боевую трансформацию на повседневную.

Гребень поднялся торчком, развернувшись пластинами вдоль тела. Броня на груди с тихим шелестом ушла под руки, на ногах на внутреннюю часть бедер и голеней.

Ядовитые крюки на запястьях втянулись под грубую кожу рук. Теперь они были более подвижны, но и несравненно менее защищены и вооружены. Хотя, ни броня, ни смертельное оружие не дали им преимущества в противоборстве с настоятелем Храма.

–Ты силен, Храмовник. – Клацнул хищным прикусом офицер.

Уиллисис поклонился и позволил складкам на лице изобразить подобие улыбки.

– Ты ждешь помощи Уотервея, лейтенант? – По прежнему улыбаясь, он сделал два шага навстречу мятежному командиру. Тот округлил и без того большие глаза.

– Я не знал, что ты умеешь подслушивать мысли. – Уиллисис поклонился снова, но сменил приветливое выражение лица на хмурое.

– Ты еще не все видел, и не все испытал. – Он склонил голову на бок, словно проявляя интерес к своему противнику и мелко, колко, отчетливо зашептал простые, но в его устах звучащие необычно слова.

Гортань Храмовника клокотала и крякала, подвывала и хрипела.

Лейтенант жадно вслушался в звуки, затем медленно опустил руки вдоль тела. Его глаза подернулись сонной дымкой. Крюки поползли в запястья. Боевой гребень стал медленно подниматься вверх, принимая свое естественное всего лишь устрашающее состояние.