– Вот первый пролет и прошли. Теперь развернуться и дальше. А то, что говорим – ничего. Подумаешь – дыхание собьем. Не страшно. За разговором оно все не так тоскливо.

– А думаю, что счастье не только в этом, Самсончик. – Продолжила говорить Вера сзади.

– Вот ест он сладко, спит крепко, а в душе то все равно счастья может и не быть.

– Я думаю, что если есть кто – то рядом, так вот тебе и счастье. Вот ты у меня есть. Ты и счастье.

– Дойдем вместе до Крыши тоже счастье.

– Будет у нас кому про то, как мы на Крышу шли рассказать – тоже счастье.

– Есть у Настоятеля Ландгрувер – тоже счастье. Умрет Храмовник, а сын его вместо него станет молитвы читать, Изгоев воспитывать. Других уму-разуму учить.

– Думает про это Храмовник и счастливо ему потому, что как бы он долго не жил все равно умрет, а вместо него сын его, плоть его кровь его дышать будет. Радоваться будет.

– Я думаю – так… А как же?

– Да… – Протянул я. – Наверное, ты и права, Вера. Такое оно счастье и есть.

– Только нам его не изведать.

– Как это? – Удивилась Вера.

– А вот, сколько я живу, ни разу детей у Изгоев не видел. У всех дети есть и у Храмовников и у Плантаторов даже у Заходера мать есть. Старенькая совсем, но есть все – таки.

– А вот у меня матери нет. Отца нет. У тебя тоже, ни матери, ни отца.

– Гаст один – одинешенек. Странно как то. Я вот никогда не думал об этом.

– Странно, правда? – Вера молчала. Я молчал тоже. Шел себе и шел. Раз – ступенька, два – ступенька, три – ступенька.

– Вера, ты чего молчишь?

– Думаю, я Самсончик. Ты же не будешь меня совсем торопить?

– Нет, не буду. – Я посветил фонарем вперед. Впереди и выше пролеты совсем обветшали. Искрошенный бетон обнажил рыжую арматуру. Выше по этим маршам подниматься было уже нельзя. Нужно было искать другой подъем.

– Вера, слышишь?

–Да слышу я, слышу, Самсон!

–Здесь нельзя больше подниматься. Нужно на уровень выходить и искать другой подъем.

– Нужно так нужно. Веди. Ты же у нас следопыт. Все знаешь.

Я вышел через провал на уровень. Осторожно потрогал бетонную крошку. Постучал киркой. Бетон гукнул в ответ, звонко и протяжно. – Идти можно. – Обернулся за Верой. Дождался когда она подойдет ближе и двинулся дальше. Говорить мы не закончили.

– Ты чего молчишь, Верунь? – Не выдержал я, в конце концов.

– Да, так, Самсончик, – думаю.

– А чего надумала?

– Да так…

– В Городе ни у кого из Изгоев детей не получается. Неужели ты думаешь, что Тимоша ни разу за всю свою жизнь детей родить не попробовал? Не может такого быть…

– Не может. – Поддакнул я.

– И действительно. Тимоша парень был видный. Девчонки за ним толпами бегали. Не может такого быть, чтобы ни одну не приласкал. Не может.

– А что же тогда? От тоски, что ли у Изгоев детей не получается? Странно.

– А может нам кроме любви, еще, что-то нужно, Самсончик? А?

– Я тебя люблю. Ты меня любишь. Всю ночь вместе пробыли, а детей нет.

– Вот ты с собой карточку с Последниками взял. А зачем не сказал. Теперь скажи.

– Там Небо нарисовано. – Пробурчал я в ответ.

– Вот, может, поэтому и нет, Самсон? Может быть для того, чтобы у нас с тобой дети были нам кроме любви еще нужно на Небо посмотреть?

– А к небу еще и Крылья прилагаются. Так? – Зло я сказал.

– Зря, наверное. Совсем зря. Правду Вера говорит. Может и ошибается, но кто – же не ошибается то? Династы может только. Эти ошибаться не могут. Вот уж они про жизнь все знают.

– Они бы и рассказали – почему у Изгоев детей нет. Все они знать должны да кто же к ним пустит?

– Они на весь Город одни.

– А может и так! – Разозлилась вдруг Вера.

– А почему ты думаешь, что не так? Может мы особенные? Может быть мы совсем – совсем особенные? У всех дети бывают от того что они спят вместе, а нам еще к этому нужно на Небо смотреть… Или летать в Небе…

– Неправильные, мы с тобой Вера. Так об этом и думать надо. – Устало ответил я.

– Устал я, правда, устал. По уровням этим треклятым ползать. На глотки воду делить. Еду на кусочки. Устал. Не люблю я Город. Пусть и в нем родился, все равно не люблю.

– Неправильные? – Озаботилась Вера. – А ты чего обзываться стал, Самсончик? А?

– Это ведь как посмотреть? Это ведь как перевернуть? Думать, что правильно, а что – нет по – разному можно.

– А почему тогда у нас глаза раскосые? А, у Солдат они круглые? Солдаты вот в темноте могут видеть, а мы – нет?

– Ну, не знаю, я! Для чего ни будь, и чего это ты Самсон меня в смущение вводишь? Тут Династам надо думать, а не нам. Мы просто на Крышу идем. Идем себе – и все.

– Для чего? – Снова скривился я.

– Самсон! – Остановилась за моей спиной Вера.

– А, повернись ко мне лицом – Повернулся я, стою как дурак. Руки опустил. Киркой в бетоне ковыряю. Глаз не поднимаю. Правда, дурак.

– Самсончик. – коснулась Вера моей щеки шершавой ладошкой.

– Ты же не знаешь, что случиться может. Правда? – Я упрямо мотнул головой.

– Откуда же мне знать?

– А почему ты тогда за всех в ответе быть собираешься? А? Ну, вот будет то, что будет. Мы же с тобой вместе это уже хорошо. Хорошо? – Она все пыталась посмотреть мне в глаза. А я все сворачивался. То в пол смотрю, то на стены.

– Не все ведь я ей сказал. А и сказать страшно. Да и не буду я ей рассказывать.

– Про мозоли на шее. Не простые они. Смерть это. Страшная и лютая. Не знаю я, от чего она бывает. Никто не знает. А вот только осталось у нас с Верой жизни всего на два дня. Поэтому и тоска сердце гложет.

– Ты чего? – Затревожилась Вера.

– Самсон, ты чего? А? Может ты чего – то знаешь, а мне не говоришь? – Сжал я зубы крепко. Зачем девчонку последних радостей лишать. А язык во рту вертится. Сказать хочет. Тяжело это в себе держать. Сам – то ведь тоже за краем уже. Такой же пятак на загривке, если не больше.

– Заболели мы с тобой, Вера. – Сказал и глаза закрыл. Сейчас расплачется, думаю. Жду, считаю про себя и раз и два и три. Молчит. – Открыл глаза, а у нее губы синие, в нитку сжатые. Злая! Ух! Люблю я ее. А той любви то у нас всего ничего. Часов пятьдесят, наверное, только что до Крыши дойти да на Небо посмотреть.

– Чем? – Склонила она голову на бок.

– Гаст говорил. Я слушал, а он говорил. – Я устало опустился на корточки.