Самолет мгновенно загорелся. На огромной скорости «P-40» скрылся внизу под нами. Самолет Миядзаки медленно падал, языки пламени тянулись за ним. Взрыв, последовавший за яркой вспышкой, разнес самолет на мелкие кусочки. Нам не удалось заметить ни одного куска падающего металла. Все произошло за три или четыре секунды. Мы продолжали держать курс домой. Над Буной наши истребители, выполнив задачу по сопровождению, рассредоточились и повернули к Лаэ.

Гибель Миядзаки стала для всех нас болезненным уроком. По моему глубокому убеждению, на раннем этапе войны индивидуальное мастерство наших летчиков было намного выше, чем у пилотов, летавших на голландских, австралийских и американских истребителях. В предвоенные годы в Японии нас готовили намного более тщательно, чем летчиков других стран. Авиация стала всем для нас, и мы, не жалея сил, вникали во все тонкости воздушного боя. И конечно, мы летали на истребителях, по многим параметрам превосходящих самолеты противника. Но в воздушных сражениях Второй мировой войны одного индивидуального мастерства было недостаточно, чтобы выжить. Разумеется, существует масса примеров того, когда мастерство пилота помогало ему одерживать победу в воздушной схватке один на один. Но это отнюдь не являлось общим правилом, а было скорее исключением из правил. Нашим крупным неудачам в воздушных сражениях мы обязаны своему неумению действовать единой командой, а именно этим мастерством досконально овладели американские летчики, пока шла война.

Гибель Миядзаки, а также трех других пилотов, сбитых в начале апреля, я могу объяснить лишь неумением наших летчиков-истребителей действовать одной, тесно спаянной командой. При встрече с истребителями противника наши летчики были склонны устраивать дикую свалку, где самолеты вели бой один на один, как это происходило во время Первой мировой войны. Японские летчики конца тридцатых годов наиболее ценным качеством самолета-истребителя считали его способность вписаться в вираж самолета противника. Маневренность самолета ценилась превыше всех других его качеств.

Какое-то время при определенных условиях это приносило свои положительные плоды. Но превосходство в индивидуальном мастерстве в воздушной схватке один на один улетучивалось, когда противник отказывался сражаться по вашим правилам или когда его четкое следование заранее разработанному плану значительно снижало эффективность атаки «одинокого волка».

Два дня спустя после гибели Миядзаки семь бомбардировщиков «B-26» совершили налет на Лаэ. К счастью, мы заблаговременно были оповещены об их приближении и подняли в воздух девять истребителей для встречи самолетов противника, идущих на приступ на высоте всего 1500 футов. Жестокая схватка с противником длилась целый час, нам удалось сбить всего один бомбардировщик и повредить другой. Более топорно проведенного воздушного боя мне еще не приходилось видеть. В действиях девяти Зеро не было никакой системы. Вместо нанесения согласованных ударов общими усилиями по одному или двум самолетам, когда массированным огнем можно было превратить «B-26» в груду металла, наши летчики с чрезмерным усердием действовали кто во что горазд. Неоднократно нескольким самолетам на выходе из атаки приходилось увертываться, чтобы избежать столкновения с другими Зеро или не попасть под огонь своих же истребителей. Настоящее чудо, что ни один из наших самолетов не врезался в другой и не сбил никого из нас.

Я чуть не лопнул от злости, вернувшись в Лаэ. Выпрыгнув из кабины своего Зеро, я оттолкнул авиатехников и заорал всем летчикам, чтобы те остановились и слушали меня. Минут пятнадцать я распекал их за неуклюжие действия, указывая каждому на его ошибки и подчеркивая, что лишь чудом им всем удалось вернуться живыми. С этого дня мы каждый вечер устраивали занятия по отработке согласованности наших действий. Эта учеба продолжалась всю первую неделю неожиданно наступившего странного затишья в воздушной войне.

23 апреля Нисидзава, Ота и я, совершая разведывательный полет в Кайруку, где находилась новая авиабаза противника, расстреляли и подожгли несколько находящихся на аэродроме транспортных самолетов. У нас был приказ ограничиться лишь разведкой, но соблазн оказался слишком велик, в особенности после нашего недавнего провала.

После нашего доклада был отдан приказ о нанесении на следующий день удара по аэродрому противника пятнадцатью истребителями. Наша внезапная атака застала врасплох шесть бомбардировщиков «B-26», пятнадцать истребителей «P-40» и один «P-39», которые все сразу попытались покинуть аэродром. Мы записали на свой счет два бомбардировщика и шесть истребителей «P-40», как точно уничтоженные, а один «P-39» был занесен в разряд «вероятно уничтоженных». После этого мы направились в Порт-Морсби, где обстреляли и подожгли стоящий на якоре корабль. По всей вероятности, мое особое стремление обеспечить слаженные действия остальных летчиков стало тому причиной, но тот день я закончил, не сумев записать на свой счет ни одного самолета противника. Не удалось этого сделать и оставшемуся крайне недовольным собой Нисидзаве.

На следующий день мы вернулись в Порт-Морсби. Несмотря на значительные потери накануне, противник оказал стойкое сопротивление. Семь истребителей «P-40» бросили вызов пятнадцати нашим самолетам. В конце этой короткой и яростной схватки шесть объятых пламенем вражеских истребителей стремительно неслись к земле. Мы не понесли потерь и, оказавшись хозяевами в воздухе, обстреляли аэродромы в Порт-Морсби и Кайруке, где подожгли пять «В-26» и два «P-40».

Наша попытка добиться слаженности действий оказалась успешной. Но ни я, ни Нисидзава не извлекли из этого никакой выгоды. После двух последовавших один за другим боев многие летчики уничтожили большое количество самолетов противника, мы же вернулись ни с чем. До поздней ночи мы спорили, анализируя действия друг друга в воздухе, и старались определить, что мы делали не так. Казалось, что все было сделано верно, но факт оставался фактом – наши пули в цель не попали.

Следующий воздушный бой состоялся 26-го числа. Я опять вернулся ни с чем. И снова Нисидзава не сумел записать на свой счет ни одной победы, хотя три из семи «P-40» были сбиты.

Нисидзава недоумевал. В бою он, не стараясь определить дистанцию по прицелу, «вцепился» в «P-40», чей пилот отчаянно старался ускользнуть от «севшего» ему на хвост Зеро. Находясь на расстоянии прямого выстрела, Нисидзава, гонявшийся за «P-40» «до упора», открыл огонь из пулеметов и пушки по самолету противника. Но тому все равно удалось уйти.

29 апреля, в день рождения императора Хирохито, наш командир решил устроить скромное торжество в честь этого знаменательного события. Все, кто хоть что-то смыслил в кулинарии, были отправлены на кухню в помощь поварам для приготовления завтрака из скудного запаса наших продуктов. Союзники в предыдущие несколько дней почти не предпринимали попыток атаковать Лаэ. Затишье в боях и наше благодушное состояние в этот торжественный день притупили бдительность, на что, вероятно, и рассчитывал противник. Мы заканчивали наш праздничный завтрак в семь часов утра, когда раздался крик часовых: «Самолеты противника!» В одно мгновение резкие, неприятные звуки нарушили утреннюю тишину. Слышался грохот ударов по ведрам, барабанам, пустым обрубкам бревен, используемым для подачи сигнала тревоги. Протяжный вой двух горнов усиливал невообразимый шум – такова была наша система оповещения о воздушной тревоге.