Два часа спустя со счастливыми улыбками на лицах мы вернулись в Рабаул на двадцати новых, готовых к бою истребителях. В тот же день самолет-разведчик обнаружил наши истребители на земле и скрылся до того, как мы успели взлететь. Рабаул погрузился в тишину, нарушаемую время от времени шумом вулканических выбросов.

Следующие несколько недель в Рабаул непрекращающимся потоком прибывали истребители и бомбардировщики. Мы быстро накапливали силы для расширявшегося наступления на Австралию и Порт-Морсби на Новой Гвинее. Нам сообщили, что в планы Японии входит полная оккупация Новой Гвинеи.

В начале апреля тридцать летчиков авиагруппы «Тайнань» были переброшены на новую авиабазу в Лаэ на восточном побережье Новой Гвинеи. Возглавлял нашу группу капитан Масахиса Сайто. Вскоре начались самые яростные за все время войны на Тихом океане воздушные бои. Находясь всего в 180 милях от бастиона союзников Порт-Морсби, мы начали с выполнения задачи по сопровождению наших бомбардировщиков, вылетавших из Рабаула для нанесения ударов по объектам противника в этом стратегически важном районе. Война перестала носить односторонний характер. На каждый наш налет на Порт-Морсби следовал ответный удар по Лаэ истребителей и бомбардировщиков союзников. Мужество пилотов союзников и их готовность сражаться удивляли всех нас. При каждом налете на Лаэ самолеты противника удавалось перехватывать, и несколько штук были сбиты или повреждены. Пополняли список потерь союзников и наши атаки Порт-Морсби.

Особо следует отметить готовность летчиков противника вступать в бой, ибо, даже в случае нашего численного перевеса, их истребители всегда рвались в атаку. Также важно отметить, что их истребители по своим летным качествам явно уступали нашим Зеро. И кроме того, почти все наши летчики были закаленными в воздушных боях ветеранами, и это, с учетом превосходных летных качеств наших Зеро, давало нам значительное преимущество. Летчики, с которыми нам тогда приходилось сражаться, были одними из самых мужественных, они практически ни в чем не уступали нашим пилотам, которые спустя три года добровольно вылетали на задания, откуда надежды вернуться не было.

8 апреля вместе с восьмью другими пилотами я вылетел из Рабаула на нашу новую базу в Лаэ. Заходя на посадку, я застонал. Где ангары, ремонтные мастерские, башня диспетчерского пункта? Кроме узкой и покрытой грязью взлетно-посадочной полосы здесь ничего не было. Мне казалось, что я сажусь на палубу авианосца. С трех сторон взлетно-посадочную полосу окружали голые скалы, а с четвертой стороны, откуда я заходил на посадку, она примыкала к океану.

Опередившие нас на несколько дней летчики ожидали нас в конце полосы, пока мы выруливали по ней. Хонда и Ёнэкава, мои ведомые, первыми приветствовали меня.

– Добро пожаловать домой, Сакаи! – улыбаясь, крикнул Хонда. – Самое чудесное место в мире приветствует тебя!

Я посмотрел на Хонду. Тот, как обычно, шутил, хотя мне в этой всеми забытой, грязной дыре было не до смеха. Длина взлетно-посадочной полосы составляла всего 3000 футов, пролегала она под прямым углом к горному склону, заканчиваясь почти у самой воды. Рядом с пляжем находился небольшой ангар, чьи стены были изрешечены пулями и осколками снарядов. Внутри находилось три искореженных австралийских транспортных самолета, повсюду были разбросаны обломки оборудования. Ангар и его содержимое пострадали во время бомбардировок и обстрелов нашими самолетами во время высадки войск месяц назад.

Аэродром в Лаэ был приспособлен австралийцами для доставки припасов и вывоза золотоносной руды, добываемой на рудниках «Кокода», находящихся глубоко в толще гор Оуэн-Стэнли. Добраться до рудников по суше было практически невозможно, так как путь преграждали густые джунгли и крутые горные склоны. В порту царило такое же запустение, как и на аэродроме. Единственное, тоже австралийское, торговое судно водоизмещением 500 тонн, чьи корма и мачта торчали из покрытой грязью воды гавани, затонуло рядом с причалом. Других судов поблизости не наблюдалось. Мое убеждение, что аэродром в Лаэ был самым худшим из всех, не исключая расположенный в Рабауле, крепло с каждой минутой.

Но ничто не могло испортить настроения Хонде.

– Послушай, Сабуро, – не унимался он, – ты прибыл в самые лучшие охотничьи угодья на земле. Пусть этот аэродром и джунгли не вводят тебя в заблуждение. Такой возможности для охоты за «дичью» у нас еще не было. – Он продолжал улыбаться.

Хонда говорил серьезно, ему здесь действительно нравилось. По его словам, в течение трех дней до моего прибытия здесь велись активные боевые действия. 5 апреля четыре истребителя вылетели из Лаэ для сопровождения семи бомбардировщиков, отправленных бомбить Порт-Морсби, и им удалось сбить два самолета противника, потеряв один Зеро. На следующий день вылетело такое же количество самолетов, и их с триумфом вернувшиеся назад пилоты доложили о пяти сбитых самолетах противника. Вчера, 7-го числа, два Зеро перехватили над Саламоа три вражеских бомбардировщика и в непродолжительном бою сбили два из них. Противник довольствовался одним сбитым Зеро.

Для Хонды главным в жизни было действовать. Его не смущал убогий аэродром, откуда приходилось летать, это не имело значения.

Днем мы собрались на инструктаж в командном пункте аэродрома. Командным пунктом его можно было назвать лишь с большой натяжкой. Меньше всего он походил на КП. Он, пожалуй, даже не заслуживал названия «лачуга», ибо не имел стен! Свисающие с тонких балок циновки заменяли собой стены, занавески и двери. В самом помещении едва хватало места для тридцати летчиков, когда они набились туда все вместе. В центре стоял большой, наскоро сколоченный из грубых досок стол. Осветительными приборами служили несколько свечей и керосиновая лампа. Питание для телефонов поступало от аккумуляторов.

После проведенного капитаном Сайто инструктажа мы отправились в свою казарму. Рядом с командным пунктом я заметил все транспортные средства, выделенные для авиабазы: старый, ржавый, скрипучий «форд», видавший виды грузовик и топливозаправщик. Они обслуживали всю базу. Ангаров не было. Не существовало даже башни диспетчерского пункта! Но мое разочарование базой, похоже, не испортило настроения ни Хонде, ни Ёнэкаве. Хонда схватил мешок с моими вещами и весело распевал всю дорогу, пока мы шли в казарму. Ёнэкава по пути знакомил меня с базой.

Расположенные за взлетной полосой зенитные батареи обслуживали две сотни матросов. Таков был полный состав охранявшего аэродром гарнизона. Эти двести человек да еще сто авиатехников и тридцать летчиков – вот и все, что представляли собой силы Японии в Лаэ. За время всего нашего пребывания там, вплоть до захвата Лаэ союзниками в 1943 году, не предпринималось попыток ни улучшить наши условия, ни направить сюда подкрепления из армейских подразделений.

Двадцать унтер-офицеров и три призванных на службу пилота были расквартированы в одной лачуге. Размером это, если его можно так назвать, здание было шесть на девять ярдов. В центре находился большой стол, за которым мы ели, писали и читали. С двух сторон впритык друг к другу стояли койки. Освещалось помещение несколькими свечами. Казарма представляла собой обычную для тропиков хижину, чей пол возвышался над пропитанной влагой землей на пять футов. Заходить в наш «дом» приходилось по шаткой лестнице. За казармой находилась большая цистерна с водой. Летчики разрезали бочку из-под горючего и превратили ее в импровизированную ванну. Существовало неписаное правило, по которому каждый должен был вечером мыться. Еще несколько разрезанных бочек были приспособлены для приготовления пищи и стирки.