По возвращении на аэродром в Лаэ меня окружили взволнованные авиатехники. Они были изумлены, обнаружив, что я выпустил всего шестьсот десять патронов и снарядов за весь бой, в среднем потратив немногим более двухсот на один вражеский истребитель. Нисидзава выбрался из самолета с почерневшим от злости и разочарования лицом.

На следующий день, 2 мая, восемь Зеро вновь вылетели в Порт-Морсби. Нас ожидали тринадцать истребителей противника, медленно круживших на высоте 18 000 футов. Нисидзава первым заметил их и поспешил ринуться в бой. Мы последовали за ним, описав широкий круг, и вышли из него слева в тылу у самолетов противника. Что творилось с этими летчиками? Неужели они не следили за происходящим вокруг? Мы нанесли удар по тринадцати самолетам еще до того, как их пилоты обнаружили наше присутствие в воздухе. Не успев рассредоточиться, несколько объятых пламенем истребителей противника уже падали вниз. В тот день в общей сложности мы сбили восемь «P-39» и «P-40», два из которых я записал на свой счет.

Нисидзава выпрыгнул из кабины своего самолета, как только тот остановился. Мы встревожились, обычно он выбирался не спеша. Но сегодня он, подняв над головой обе руки, с наслаждением потянулся и издал победный крик. Мы изумленно смотрели на него, подобное поведение было не в его привычках. После этого Нисидзава улыбнулся и зашагал прочь. Его улыбающийся механик все объяснил нам. Он стоял перед самолетом, подняв вверх три пальца. Нисидзава снова был в форме!

7 мая после нескольких дней отдыха в Рабауле я отправился в полет, названный мной «полетом мечты». Четыре Зеро получили приказ провести разведку над Порт-Морсби, и, когда пилоты увидели своих ведомых, у каждого из них вырвался крик радости. Мы были главными асами нашего подразделения. На моем счету было двадцать два сбитых самолета противника, у Нисидзавы – тринадцать, Ота записал на свой счет одиннадцать, а замыкал список Такацука с девятью сбитыми самолетами. Четыре лучших аса! Прекрасный день, чтобы дать противнику бой! Мы знали, что можем положиться друг на друга. Один прикроет другого в случае опасности. И наверняка летчикам противника было невдомек, какое «осиное гнездо» им предстоит потревожить! Я очень надеялся, что сегодня мы встретим сопротивление.

И мы нашли то, что искали. Мы кружили над Порт-Морсби, когда вдруг Нисидзава подал сигнал, покачав крыльями своего самолета, и указал на летящую выше нас примерно на 2000 футов длинную колонну из десяти истребителей, заходящих со стороны моря. Нисидзава и Ота своими двумя самолетами образовали клин, а я и Такацука заняли позицию позади и немного ниже их. Четыре «P-40» покинули строй и стали пикировать на нас.

Все четыре Зеро, вместо того чтобы уйти в сторону и рассредоточиться, как, видимо, рассчитывал противник, начали почти вертикальный набор высоты. Идущий первым «P-40», сделав петлю, попытался вырваться из самим себе устроенной ловушки. Его брюхо мелькнуло передо мной, и я дал длинную очередь. Снаряды попали в цель, оторвав плоскость. Сделав иммельман, я прекратил набор высоты и увидел, как каждый Зеро усердно «трудится» над своим противником. Вскоре все они горели. Оставшиеся шесть истребителей ринулись на нас. Рассредоточившись вправо и влево, каждый из нас, сделав петлю, взмыл вверх по дуге. Это сработало! Истребители противника оказались прямо под нами. Еще три «P-40» были уничтожены, но одному удалось ускользнуть. Оставшиеся три истребителя устремились вниз и стали уходить.

8 и 9 мая в ходе налетов на Порт-Морсби я уничтожил еще два вражеских истребителя. 10-го числа я сбил «P-39», затратив рекордно малое количество боеприпасов, – всего четыре снаряда. Это был мой лучший за все время выстрел и наименьшее количество снарядов, потребовавшееся для уничтожения самолета противника. Я летел над Коралловым морем вместе со своими ведомыми Хондой и Ёнэкавой. После пятнадцати минут патрулирования мы заметили «аэрокобру», медленно летевшую в гордом одиночестве выше наших истребителей на 3000 футов. Пилот, похоже, не замечал ничего вокруг. Он продолжал следовать своим курсом, пока мы приближались к нему сзади и снизу.

Я продолжал набирать высоту прямо у него под брюхом, а летчик противника оставался слеп к происходящему. Хонда и Ёнэкава, заняв позицию в 200 ярдах ниже, прикрывали меня.

Невероятно, но «P-39» дал мне возможность приблизиться. Он даже не подозревал, что я выхожу на него. Продолжая сокращать расстояние, я оказался прямо под истребителем противника, нас разделяло менее 20 ярдов. Летчик по-прежнему не замечал моего присутствия! Непростительно было упускать такую возможность: я сделал несколько снимков своей «лейкой». Стрелка на моем спидометре показывала скорость 130 узлов, и я записал этот показатель, как крейсерскую скорость «P-39».

Невероятный полет моего Зеро в одном строю с «P-39» продолжался. Чтобы не выпустить «аэрокобру», если ее пилот, заметив меня, вдруг начал бы пикировать, Хонда и Ёнэкава незаметно переместились вверх, а я, продолжая медленно набирать высоту, подобрался почти вплотную и занял позицию справа и немного ниже самолета противника. Я отчетливо видел пилота противника и не переставал удивляться, почему с таким глупым упорством он не следит за происходящим вокруг него в небе. Это был крупный мужчина в белой фуражке. Я несколько секунд наблюдал за ним, а затем «нырнул» под его истребитель.

Взяв точный прицел, я легким движением надавил на гашетку пушки. Послышался глуховатый «кашель», и каждое орудие (как потом оказалось) выпустило по два снаряда. Я заметил две вспышки разрывов на нижней поверхности правого крыла «P-39» и еще две в центре фюзеляжа. «P-39» раскололся надвое! Обе половины фюзеляжа, кувыркаясь в воздухе, начали падать, а затем разлетелись на мелкие кусочки. Летчику выпрыгнуть не удалось.

Несколько проведенных в Лаэ недель научили меня ценить сон, ибо он стал непозволительной роскошью. Жизнь на аэродроме протекала предельно просто. Днем мы либо летали, либо несли боевое дежурство. Ночами же мы мечтали выспаться. Но противник придерживался иного мнения на сей счет, поэтому его бомбардировщики почти неизменно появлялись каждую ночь, и тогда на аэродром сыпались десятки бомб, а трассирующие очереди, прорезая темноту, устремлялись к земле. Мы могли обходиться без любимой пищи, могли жить в лачугах и летать с примитивного аэродрома, но обходиться без сна мы не могли. А американцы и австралийцы, не жалея сил, вынуждали нас бодрствовать ночами.

Это становилось настолько нестерпимым, что часто ночами мы покидали свою казарму. С наступлением темноты летчики выходили на взлетно-посадочную полосу и устраивались на ночлег в воронках, оставленных бомбами противника. Мы придерживались вполне объяснимой с точки зрения всепоглощающего желания выспаться теории, что бомба два раза в одно и то же место не попадает. Не знаю, имеет ли к этому какое-либо отношение теория вероятности, но мне точно известно, что за время несения службы в Лаэ по меньшей мере шесть летчиков погибли во время ночных налетов противника.

Непрекращающиеся налеты противника, наши почти ежедневные вылеты на задания и примитивные условия существования довели всех до такого состояния, когда любой пустяк мог вызвать вспышку. Лишь образцовое поведение наших офицеров помешало возникновению серьезных трений среди летчиков – и это я считаю самым значительным достижением из всех за время службы на переднем крае.