Однако он был готов идти туда, куда понесет его ветер Сигурда, и тот пожалел, что у него нет более определенного ответа.

– Я не знаю, – сказал он.

***

Ветра почти не было. Яростное пламя бушевало, высокое, точно могучие дубы; металось, разбрызгивая в разные стороны бронзовые искры, казавшиеся живыми, как будто их выпустили в полет по свету, чтобы разнести весть о том, какая судьба настигла жителей Скуденесхавна. Дым поднимался в небо, словно черные паруса драккара, принадлежащего какому-то богу, и старые, изъеденные червями балки трещали и сердито плевались огнем. «Дубовый шлем» горел.

Со дня рейда прошло три дня, два из них без дождя. Улаф и его отряд вернулись, но не принесли хороших новостей, чтобы хоть как-то утешить жителей Скуденесхавна.

– В доме ярла Лейкнира нас ждал холодный, словно сиськи ледяной великанши, прием, – рассказал Улаф. – Тот дал нам ясно понять, что не желает иметь с происходящим ничего общего, поскольку находится между нами и ярлом Рандвером. Наверное, удивляться тут нечему, но потом он сказал, что Рандвер заметно разбогател, и, если жители Тюсвара и встанут на чью-то сторону, так это на его. – Улаф поморщился. – Мне очень хотелось прямо там и тогда вонзить ему копье в живот, чтобы не пришлось разбираться с ним потом.

– А что Худобрюх? – спросил Сигурд, имея в виду ярла Арнштайна Арнгримссона из Букна.

Свейн выругался, а Улаф покачал головой.

– Мне попадались камни, у которых больше здравого смысла, чем у этого болвана. Он предложил нам вместо мяса кости и эль, по вкусу напоминавший мочу, а потом заявил, что твой отец – глупец, раз он не понял, что Бифлинди и Рандвер объединились и плетут интриги.

– Значит, они нам не помогут, – подытожил Сигурд.

Улаф почесал заросшую щетиной щеку.

– Они не стали бы, даже если б твой отец был жив. А теперь? – Он снова покачал головой. – Они счастливы на своем острове и решат выбраться из постелей, только если конунгу Горму потребуются воины для какого-нибудь рейда. Все до одного вонючие козлы. Что же до лендерманов и бондов, у которых мы побывали, они сказали, что их клятва, принесенная ярлу Харальду, теперь, когда он нарушил клятву верности конунгу и нападал на деревни, которые конунг обещал защищать, ничего не стоит.

Сигурд пришел в ярость, услышав это, потому что они повторили ту же ложь, которую Горм бросил в лицо его отцу в сосновом лесу.

– Они знают, что это вранье, – подняв руку, сказал Улаф, – но то, что они попытались скормить его мне, означает, что им объяснили, как следует себя вести.

– Люди конунга не теряли времени даром, – заметил Сигурд, и великан кивнул.

– Мне вообще не стоило с ними встречаться, – сказал он и посмотрел на Свейна, разговаривавшего с Гендилом, Локером и Гертом, которых Улаф тоже брал с собой. – Еще пять копий оказались бы тут полезными. Возможно, все было бы иначе.

Судя по тому, что рассказал Солмунд, Сигурд в этом сомневался и не стал скрывать своих мыслей. Он поведал Улафу и остальным о засаде в лесу и последнем сражении, данном его отцом, и Гендил сказал, что им выпала почетная смерть, о какой может мечтать любой воин.

– Учитывая проклятое предательство, ставшее причиной гибели наших людей, – сквозь стиснутые зубы добавил Локер.

Сигурд рассказал все, что узнал от Солмунда про рейд Рандвера, и даже о том, что поведало ему тело матери о ее последних минутах. Улаф слушал его, и слезы текли по его щекам, застревая в бороде, но он ни на мгновение не устыдился своей слабости.

– Боги более жестоки, чем клыки, когти и голод, взятые вместе, – проговорил воин. – Впрочем, ты и сам это знаешь, приятель.

Улаф отвернулся и стал смотреть на баклана, летевшего на юг, в сторону Бокнафьордена, и Сигурд этому обрадовался.

Все, кому посчастливилось остаться в живых, собрались под убывающей луной и смотрели, как дом ярла превращается в погребальный костер, и на их лицах блестели пот и слезы, когда они поднимали руки, чтобы защититься от яростного жара.

– Почему они сожгли дом Асгота? – спросил Свейн.

Он весь ощетинился, когда Сигурд рассказал об этом, и принялся проклинать себя за то, что не остался в деревне, чтобы сразиться с бандитами. Солмунд обозвал его болваном-переростком, сказав, что, если б Улаф не взял его с собой, чтобы встретиться с другими ярлами, он был бы мертв, как и остальные. Но его слова возымели такой же результат, как плевок в сильное пламя.

– Бьюсь об заклад, он творил какое-то заклинание против захватчиков, и им это не понравилось, – предположил Улаф.

Сигурд представил, как борода годи шевелится от проклятий в адрес людей Рандвера, как он плетет заклинания, чтобы отправить их в Хельхейм, как вопят захватчики, поджигая дом годи, и жуткие крики птиц, летучих мышей, хорьков, крыс и других мелких зверьков, которых Асгот держал в ящиках или привязанными к колышкам, вбитым в землю. Потому что, как бы ни бахвалились друг перед другом тэны ярла, они наверняка испытывали страх – ведь всем известно, что злить годи очень опасно.

– Рандвер не знал, что с ним делать, – сказал Солмунд. – Как будто они поймали волка за хвост.

– Да уж, я бы лучше пытался удержать волка, чем Асгота, – заявил Улаф.

Люди ярла Рандвера не стали убивать годи – что было бы настоящей глупостью, и это все понимали, – но Сигурд хотел знать, что они с ним сделали, потому что никто в своем уме не станет покупать годи в качестве раба.

Среди почерневших бревен сверкали тлеющие угли, подобные глазам дракона; другие упали на землю, разбросав в разные стороны тучи искр, которые налетали на смотревших на пожар людей, оставляя на рубахах и штанах крошечные черные дырочки. Пламя тянулось к самому небу; казалось, будто огонь вызвал собственный ветер, и его голос тихонько нашептывает печальную сагу. Сигурд наблюдал за столбами дыма и не сомневался, что боги обязательно его увидят.

Он подумал, что от обжигающего жара внутри «Дубового шлема» на белой коже его матери появились громадные волдыри, а золотые волосы с седыми прядями ярко вспыхнули, точно шлем героя, только что вышедший из кузни, и исчезли. Все собравшиеся знали, что очень скоро их окутает запах горящей плоти, но никто не прикроет лицо рукой и никто не станет морщиться. Потому что с этого дня и до их собственной смерти они стали единым целым и впитают каждую, наполненную горечью каплю из уважения к тем, кто стал жертвой захватчиков.

Когда все было кончено и остались только главная крыша и дубовые колонны, которые облизывало пламя, но которые продолжали стоять, те, кто собирался уйти с Сигурдом, взяли все, что могло им пригодиться, попрощались с родными, если они у них были, и приготовились покинуть Скуденесхавн. Улаф сказал тем, кто оставался в деревне, не устраивать выступлений против нового ярла и, более того, постараться встретить его с распростертыми объятиями.

– Сделайте все, что в ваших силах, чтобы облегчить себе жизнь, – добавил он. – Ярл Харальд и наши близкие умерли, и вы больше никогда не увидите в этой жизни их лиц. – В его глазах больше не стояли слезы. – Принесите Рандверу клятву верности, если он вас попросит, потому что вы больше ничего не можете сделать. Скажите ему, что дом ярла Харальда загорелся от крыши, которую подожгли его люди, – предупредил он, – потому что он разозлится, когда увидит, что его больше нет.