Потом Сигурд наклонился и прошептал ей на ухо, что ему очень жаль, и он отдал бы все за шанс сразиться за нее.

– Мне следовало тебя защитить, мама, – сказал он, как будто ее дух мог услышать слова, произнесенные на ухо, хотя тело умерло и уже остыло.

Стерев слезы и чужую кровь с лица, Сигурд ухватился за рукоять в форме оленьих рогов, пробормотал молитву, обращенную к Тору, чтобы тот дал ему смелости, сделал глубокий вдох и вытащил клинок из тела матери. Тот вышел легко, и, когда Сигурд увидел блестевший от крови нож, он задохнулся и несколько мгновений не мог дышать – так крючок запутывается в водорослях, и его становится невозможно вытащить.

Вдоль лезвия он увидел зазубрины, которых раньше не было, – четыре, толщиной с ноготь. Эти отметины могли быть рунами, рассказывающими о мужестве Гримхильды во время ее последней схватки с врагом, и Сигурд вдруг почувствовал, что сердце готово разорваться у него в груди от наполнившей его гордости, приправленной горечью. И тут он увидел крошечный предмет, который заметил по чистому везению, – гораздо более ценный, чем сундук, наполненный серебром. Сигурд прихватил его между большим и указательным пальцами, потом вытер рукавом рубахи и обнаружил, что шерсть под кровью имеет густой зеленый цвет, точно лист падуба.

Нижнее платье его матери было из некрашеного льна, а передник – из голубого. Сигурд понял, что зеленый обрывок ткани не с одежды Гримхильды, и, мысленно представив схватку, увидел, как ее клинок цепляется за зеленую рубаху напавшего врага, когда она вытаскивает его из хлюпающей плоти болвана, недооценившего способности жены ярла с длинным ножом в руке.

– Я убью тех, кто это сделал, – сказал Сигурд, обращаясь скорее к матери, чем к богам. – И пусть я никогда не попаду в Вальхаллу, если нарушу свое обещание.

Он подумал про Одина, дав ему время услышать и оценить эти слова, потом нашел коробку для рукоделия, принадлежавшую Гримхильде, достал тонкую костяную иглу и нитки из конского волоса и вышел наружу, с жадностью вдыхая пропитанный дымом воздух, который показался ему сладким, точно мед, после вони, царившей в зале его отца.

Сигурд вскипятил воду и промыл рану Солмунда. Он бы напоил его медом или элем, но люди ярла Рандвера выпили все, что смогли найти.

– Убивать детей – тяжелая работа, от нее, знаешь, какая жажда нападает? – Солмунд с трудом сплюнул на землю, ухмыльнулся и вытерпел боль, бормоча проклятья и сжимая зубы, пока Сигурд сшивал разрезанную плоть. – Слепая женщина с одной рукой и зубом на меня сделала бы это аккуратнее, – заявил шкипер, глядя на результат трудов Сигурда; его лицо заливал пот, глаза казались двумя черными точками.

– В следующий раз сам будешь себя зашивать, старик, – ответил Сигурд совершенно серьезно.

– Ха! В следующий раз? Если я увижу урода с лошадиным лицом, который это сотворил, я как следует его отделаю, чтобы не размахивал мечом, если не умеет, а потом приплачу ему, чтобы он довел дело до конца. – Он поморщился. – Я один с тех самых пор, как ты был ребенком, Сигурд, – сказал он. – Ради чего мне жить? Без руля в руках я ничего не стою.

Ярл Рандвер забрал «Олененка», которого Солмунд любил больше меда, серебра и славы.

– Кроме того, меня ждет твой отец, – добавил он.

– Ему придется подождать, старик, – заявил Сигурд. – Мне понадобится человек с твоим умением управлять кораблями.

Солмунд ухмыльнулся в белую бороду и закрыл глаза. Сигурд оставил его отдыхать, у него самого было полно работы.

К тому времени, когда он перенес большинство тел в «Дубовый шлем», в деревню начали возвращаться первые из тех, кому повезло остаться в живых. Они приходили по двое и трое, спотыкаясь и едва переставляя ноги, словно драугры, трупы, выбравшиеся из погребальных курганов, чтобы расхаживать среди живых. Они шли с широко раскрытыми глазами; женщины держались за руки, дети плакали. Некоторые находили своих родных среди убитых жителей деревни; другие обнаруживали, что те, кого они любили, исчезли, точно дым на ветру, и в каком-то смысле это было даже хуже, потому что их ждали невольничьи рынки. Лучше знать, что твоя сестра или сын мертвы, чем понимать, что они остались в живых и страдают где-то под жестоким игом других людей, и ты больше никогда их не увидишь.

Сигурд обрадовался, заметив Рагнхильду, которая перебиралась через камни, направляясь в деревню. Ее распущенные волосы полоскал ветер, и она держала на руках своего светловолосого малыша. Женщина улыбнулась Сигурду сквозь слезы, но, прежде чем он сумел отыскать подходящие слова, сама поняла, что ярл Харальд и Сорли, и все остальные мертвы. Ее охватил ужас, и она прижала маленького Эрика к груди так сильно, что чудом его не задушила.

– Мой Улаф знает, что делать, – сказала она с неколебимой уверенностью, что ее муж обязательно вернется, и Сигурд прикоснулся к резной фигурке одноглазого Одина, висевшей у него на груди, надеясь, что Улафу и его отряду повезет.

Уже совсем стемнело, когда в деревню вернулись последние жители, сжимавшие в руках инструменты, украшения, плащи или лучшие меха; все, что им удалось прихватить перед тем, как они бежали от людей Рандвера. Сигурд насчитал тридцать шесть человек, из них всего восемь мужчин, причем трое были стариками, которые не смотрели Сигурду в глаза, стыдясь того, что они еще дышат, когда столько народа погибло.

Собравшись в круг, прикрывая руками рты или смаргивая слезы, теребя в руках оружие, все слушали Сигурда и Солмунда, которые рассказывали им жуткую историю того, что произошло. Выяснилось, что пятерых девушек и шестерых юношей налетчики увели с собой. Их отправят на невольничьи рынки, если потребуется, под угрозой скрамасаксов.

– Они придут, чтобы убить нас, – сказала женщина, когда Сигурд и Солмунд закончили говорить, и все одновременно посмотрели на юг, в сторону залива и моря с пенными шапками, которые нагнал ветер.

Сигурд покачал головой.

– Они хотят получить эту землю, и они унесли все, что смогли. Но когда Рандвер придет снова, он объявит себя вашим ярлом. Он захочет, чтобы вы ловили рыбу, собирали урожай и разводили свиней.

В этот момент перед его мысленным взором появилась детская колыбель, и он порадовался, что бросил ее в горящий дом Асгота до того, как беженцы вернулись. Может быть, даже к лучшему, что Унна, мать ребенка, тоже была мертва.

– Я видел краем глаза, как Рандвер и его ублюдки пытались поджечь дом твоего отца, – сказал Солмунд, лицо которого было бледным, как седые волосы, кивком показав на дом; огонь в западном крыле не разгорелся, хотя соломенная крыша продолжала тлеть, окрашивая сумерки желтым дымом. – Он хотел заполучить его себе, почему бы и нет… – Солмунд оглядел испуганные лица людей, окружавших его, и покачал головой. – Его люди напились почти до потери сознания, они не должны были убивать столько народа, и Рандверу совсем не понравилось то, что они сотворили.

Слабое утешение для тех, кто остался в живых, но, скорее всего, это было правдой. Вместе с рабами, богатой добычей и тремя кораблями Рандвер получил бы Скуденесхавн, смотрящий на юг через Бокнафьорден. Что же до конунга Горма, он обрел в лице Рандвера сильного союзника вместо врага, что принесет ему больше серебра, чем необходимость хранить взаимную клятву верности, которую они дали друг другу с ярлом Харальдом.