— Наверняка, — откликнулся Хопли.

Приободренный Билли продолжал:

— Но я хочу поговорить с ним от себя лично. Ну, виноват,верно. Мог бы и затормозить вовремя. Признаю — моя вина. Точнее, вина моейжены, понимаешь. Что она там выдворила. Скажу, что и Россингтон виноват, чтоотмыл меня так запросто, и твоя вина, что не провел расследования, выгнал их изгорода.

Билли снова проглотил ком в горле.

— Но я скажу ему, что ее вина была во всем тоже. Она вышла внеположенном месте, Хопли. Понятно, что это не такая вина, за которую сажают в газовуюкамеру, но нарушение закона с ее стороны тоже имело место. Все произошлонечаянно, и не только мы виноваты в том, что она погибла.

— Ты хочешь все это ему высказать?

— Как сказать? Желания, конечно, нет, но я намерен этосделать. Ну, вышла, понимаешь, внезапно между двух машин и никуда непосмотрела. Этому даже в третьем классе учат.

— Я не думаю, что она училась в третьем классе, — сказалХопли. — Вряд ли она вообще училась где-нибудь.

— Все равно, — упрямо сказал Билли. — Это же простоеправило.

— Халлек, ты просто мазохист. Любишь брать на себя вину, —произнесла тень, которая была Данкеном Хопли. — Ты пока что теряешь в весе. Тычто, хочешь, чтобы эта тварь перевернула тебе нутро? Или довела твою кровь докипения? Или, может?..

— Я не собираюсь сидеть тут сложа руки! — перебил его Билли.— Может, он способен все отменить, Хопли! Тебе такое в голову не приходило?!

— Я все читал о моих прыщах, — сказал Хопли. — Кажется, стой поры, когда у меня первый угорь в школе появился над бровью. Они меняатаковали, а я читал всю литературу, как с ними бороться. Я вообще люблючитать. Читал про всякое колдовство, и скажу тебе, Халлек, существуют сотникниг на тему, как наложить проклятья, но очень мало о том, как их снять.

— Ну ладно! Возможно, он не может. Пусть даже точно неможет. Но я все равно должен с ним встретиться, черт его побери! Посмотрю ему вглаза и скажу: «Ты еще не всем отрезал долю от твоего пирога, старик. Отрежь-каи для моей супружницы, и для твоей, между прочим! И раз уж толкуем об этом, длясебя, старик, тоже возьми долю. Ты сам-то где был, когда она вылезла намостовую, не глядя по сторонам? Почему не взял ее под руку? Почему не провел кпешеходному переходу на перекрестке? Почему?..»

— Хватит, — перебил его Хопли. — Если бы я был на суде, тыбы меня убедил, Халлек. Но ты забыл самый главный фактор, который действует вданной ситуации.

— Какой фактор? — недовольно спросил Билли.

— Человеческая натура. Мы можем быть жертвамисверхъестественного явления, но дело приходится иметь с человеческой натурой.Как офицер полиции — извини, бывший офицер — я давно убедился в том, что нетабсолютно правых и абсолютно неправых. Существует серый туманный переход отодного к другому, где-то темнее, где-то светлее. Ты ведь не думаешь, что ее мужкупится на это дерьмо?

— Не знаю.

— А я знаю, — сказал Хопли. — Я знаю, Халлек. Я этого типавижу насквозь настолько хорошо, что можно подумать, он мне передает всемысленно. Всю свою жизнь он скитался, его прогоняли «хорошие парни» как толькополучали с него всю марихуану, весь гашиш, проигрывали ему последние деньги на«колесе фортуны». Всю свою жизнь он слышал от «хороших людей», что он грязныйцыган. «Хорошие люди» имеют корни, а он — нет. Этот мужик наблюдал, как втридцатых-сороковых годах ради шутки сжигались их шатры и кибитки. В них,возможно, сгорали детишки и немощные старики. Он видел, как на их дочерейнападали, насиловали их, потому что «хорошие люди» считают, что цыганкитрахаются, как кролики, и лишний раз для них без разницы. Видел он и как ихсыновей забивали до полусмерти. За что? Да за то, что папаши этих «хорошихребят» проиграли свои деньги на цыганских аттракционах. И всегда одно и то же:приходишь в город, «хорошие люди» получают то, чего хотят, и потом выгоняюттебя вон из города. Иногда позволят задержаться на неделю на ближайшей ферме,иногда месяц потерпят табор в поле возле шоссейной дороги. А потом, Халлек,непременно прозвучит удар хлыста. Какой-то преуспевающий юрист с тройнымподбородком, с бульдожьей мордой, сбивает твою жену на улице. Ей семьдесят илисемьдесят пять лет, она наполовину слепая, может, торопилась в табор, потомучто приспичило по нужде. Старые кости легко ломаются, прямо как стекло. И вотты ошиваешься вокруг, надеясь, что хоть на сей-то раз правосудие сработает.Один-единственный раз за всю жизнь.

— Ладно, хватит, — перебил его Билли. — Не надо больше. — Онрассеяно коснулся пальцами щеки, полагая, что вспотел. Но влага на щекеоказалась не потом, а слезами.

— Да нет уж, — жестко сказал Хопли. — Ты этого всегозаслуживаешь, и я намерен закончить. Не подумай, что я против того, что тызадумал. Нет, Халлек. Дэниел Уэбстер с самим Сатаной связался, так что тут всевозможно. Просто я считаю, у тебя еще слишком много иллюзий. Этот мужикбезумен, Халлек. Он разъярен. Возможно, у него уже настолько крыша поехала, чтотебе впору искать его в дурдоме Бриджуотера. Он начал мстить, а когда мстишь,не замечаешь оттенков и нюансов. Когда твоя жена с детишками погибают вавиакатастрофе, тебе не хочется слушать, как там цепь А замкнулась на тумблереБ и как контроллер В не сработал в системе Д, а пилот Х выбрал неудачное время,чтобы пройти в сортир Ж. Тебе хочется только засудить эту авиакомпанию илипристрелить виновника аварии. Тебе нужен козел отпущения, Халлек. Хочется скем-то расправиться. Вот с нами и расправляются, тем хуже для нас. Возможно,Халлек, я немного лучше тебя разбираюсь в подобных вещах.

Медленно, медленно его рука протянулась к тензорной лампе,повернула ее так, что свет упал на его лицо. Халлек услышал резкий шумный вдохи осознал, что именно он ахнул. Услышал слова Хопли:

— Как думаешь, на скольких гулянках я буду желанным гостем стакой рожей, вернее с ее утратой?

Кожа Хопли представляла собой страшное зрелище. Кошмарныекрасные прыщи размером с чайное блюдце выросли на его подбородке, шее, руках.Чирьи поменьше покрывали щеки и лоб, нос усыпан крупными угрями с чернымиголовками. Желтоватый гной сочился между этими буграми всех размеров, кое-гдевытекала струйками кровь. Жесткие черные волосы, какие бывают на бороде, рослибеспорядочными пучками, и Халлек потрясенно подумал, что бриться Хопли былопросто невозможно. Из этого жуткого ландшафта смотрели глаза Хопли. Смотрели наХаллека долго и не мигая, наблюдая на его лице ужас и отвращение. Наконец онкивнул, словно получив удовлетворение, и повернул лампу обратно.

— Боже мой, Хопли, прости… Мне так жаль…

— Не жалей, — сказал Хопли со зловещим спокойствием. — Утебя все проходит не так быстро, но конец будет тот же. Мой служебный пистолетв третьем ящике этого стола, и я воспользуюсь им, когда станет совсемневмоготу, независимо от того, как обстоят дела с моим счетом в банке. Бог нелюбит трусов, как говорит мой отец. Я хотел, чтобы ты меня увидел и понял.Знаю, как чувствует себя тот старый цыган. И я не стал бы произносить гладкихюридических речей, Халлек. И не стал бы думать о каких-то резонах. Я бы егоубил за то, что он со мной сотворил.