К ночи ставили на дорогу ярангу. Не добавляли к трем шестам других. Не хотели, да и не сумели бы выдрать в дебрях замшелые кремневые палки. Огораживались спасительными стенами кочевого дома и разом погружались в сон. В яранге людей и животных ничего не тревожило.

Лес нехотя расступился, когда из тумана вынырнуло закатное солнце четвертой ночевки, – пунцовое, пухлое, точно нацелованный рот молодки, гулявшей всю ночь. Лица обтекал чуждый Срединной земле сумеречный воздух, накачанный тяжелым рудным запахом и гарью. Давясь кашлем, путники огляделись. Перед ними в каменном мешке мертвых нагромождений темнела огромная впадина. Величиною и очертаниями эта низинная долина в точности совпадала с Элен, а вышли они там, где в Элен лежал проклятый сытыганский алас.

По косогору пестрыми заплатами разбросались наспех поставленные юрты, чумы, тордохи, вырытые прямо в горе землянки. Было похоже, что люди здесь, как в Элен, собрались из разных племен Великого леса. На месте Диринга зловеще чернело такое же озеро, окаймленное неровной меловой полосой. Над ним, словно от горячего пепла отбушевавшего недавно пожара, поднималась дрожащая зыбь. Вместо Матери Листвени в северной стороне возвышалось сухое великанское древо. На том и кончалось сходство Долины Смерти с Элен.

Дырявая пелена тумана тщетной моросью падала на бесплодную почву. Долина куржавилась потным солонцом и напоминала дно древнего моря. Она нигде не была ровной. Всюду горбили ее холмы и взлобки, резали овраги и ложбины. Кипящие ямы и свищи с клокочущей желчью ранили больную поверхность. Над ними курился бурый пар. Шипя, прыгали вокруг тяжелые брызги. Выжженные добела края едко дымились и пестрели обугленными ямками. Тринадцать дорог растекались от мертвых завалов по всей долине и, сходясь у сухого дерева, завязывались в бугристый узел-тупик. Дорога, на которой стояли Соннук с Илинэ, через берег озера-двойника тоже вела к глухому перекрестку.

Издалека несся тошнотворный запах. Смердело не протухшей болотной водой, а какой-то утробной, брюшной гнилью. В подходе к озеру кромка его привиделась застывшей пеной. Подошли ближе, и олени тревожно взмычали. Берег окаймляли выбеленные солнцем кости! Груды и груды звериных, птичьих, может, и человечьих останков… А озеро! В ложе его покоилась маслянистая черная смоль.

Они поспешили свернуть с дороги. Подступили к большому голому холму, и сердце Соннука дрогнуло: на подобном холме он когда-то построил шалаш. Казалось, с тех счастливых дней пролегла целая вечность.

Внизу зеленели кусты каких-то больших растений. Голодные олени заторопились к ним. Тонготские олени неприхотливы и, если ягеля нет, по-коровьи едят любую зелень. Пока они хрумкали сочные листья, Соннук рассматривал изрытую, вывороченную землю. Небывалые следы, будто зубчатые валы грандиозной кожемялки, вдоль и поперек исковеркали обезвоженный дерн.

Илинэ вскрикнула и подскочила: за лодыжку ее тронул, пытаясь обвить, мясистый лист. Крытые жесткой полупрозрачной кожей, листья жадно влеклись к девушке – она стояла рядом с оленями. Во вспученных травяных жилах переливалась и булькала зеленая кровь. Цветок с голубыми лепестками, размером с мису, трепетал яичной меховой сердцевиной. Илинэ с трудом опознала в нем обыкновенную ромашку. А толстые ползучие стебли уже оплели ноги оленей и выпустили губы-присоски…

Выхватив батас из-за голенища, Соннук рассек хищные стебли. Обрубки закапали соком и с тонким писком втянулись в злобно сомкнувшийся куст. Тучка пыльцы гналась за оленями до поворота за холм… За ним пряталось железочешуйчатое чудовище!

Из округлой громады, затянутой в пластинчатую красно-охристую броню, на Соннука злобно уставилась узкая выбоина-глазница. Нацелилась перед тем, как чудовищу распахнуть знойную пасть с рядами копий-клыков… и взреветь, и вышвырнуть вперед шею… Соннук еще углядел нечто вроде рога или носа на лбу – продолговатое, с двухдырчатым дымовым раструбом на конце. Успел подумать: «Удирал от гигантской ящерицы с Диринга, чтобы достаться здешней!» В отличие от эленского страшилища, это, видно, умело ходить по земле. Повернулся к Илинэ:

– Мохолуо!

Так и чувствовал спиною горячее дыхание и свист взлетающей шеи…

Опрометью мчась неведомо куда, они услышали за собою вполне человеческие вопли:

– Держи, держи!

Кричала, конечно, не Мохолуо, но припустили быстрее. Соннук на бегу оглянулся. Из последних сил их догонял человек с багровым от усилия лицом. Пот тек по нему ручьями. Через плечо был перекинут мешок, по виду увесистый. За человеком, размахивая кольями, гналась от озера гневная толпа. Поравнявшись с Соннуком, беглец в отчаянном порыве ухватил парня за локоть:

– Помоги!

Как помочь, чем? Прыгая на месте в спешке и замешательстве, Соннук кивнул. Человек взвалил на верхового оленя свою ношу. Это оказался не мешок, а женщина в обмороке. В одно мгновенье затянулся ремень аркана, примотанный к луке седла.

Снова понеслись стремглав, подстегнутые кнутом нового страха. Мужчина прерывисто дышал за спиной.

А бежать было некуда! Соннук в панике свернул к порожней котловине, она зияла не так уж далеко.

Сумасшедшая погоня настигала. Близились раззадоренные пылом крики:

– Вор, вор!

– Пестрые щенки!

– Проткнем ваши глаза!

– Порвем становые жилы, выпустим С-сюр-р!

Больное для Соннука слово свистнуло стрелой и словно в сердце застряло. Он чувствовал себя изнемогающим оленем, в горло которого вот-вот вонзятся волчьи клыки. «Зачем… зачем… зачем?» – билась в виски недоговоренная мысль.

Вихрем крутясь, над головой пролетел кол. Острием второго размозжило череп оленю, который мчался рядом с мужчиной. Сквозь лихорадочное буханье то ли сердца, то ли топота нагоняющих Соннук подивился, что этот человек еще бежит. Не свергся сдувшимся бурдюком под ноги разъяренной ораве – бежит!

В дикой скачке голова умудрялась о чем-то думать. Недолго ей осталось. На что надеяться? Скоро свет померкнет для них троих… Голова Соннука огнем горела, а затылок леденел от неотвратимости пущенной с чьим-нибудь колом смерти.

Когда до котловины осталось около двадцатки шагов, неистовые крики за спиной усилились, а топот прекратился. В землю шарахнул кол, за ним другой, третий… темным градом посыпалось дреколье!

На раздирающем глотку вдохе Соннук кувыркнулся в ямину. Куча-мала с мычаньем и криком покатилась по ребристому откосу, похожему на ступени.

Беглецы жадно хватали ртами пыльный воздух. Он саднил горло, как дымный чад. Земля вздыбливалась лестницей в небо, а небо бешено тряслось, кренясь, громадной оловянной мисой, и где-то высоко свирепо орали люди.

Перекрывая остервенелый гвалт, прозвучал мстительный вопль:

– Зараза сожрет вас!

Преследователи еще немного пошумели и, по-видимому, удалились.

Котловина смахивала на гортань исполинского зверя. Ступени, расширяясь, полукругом падали вниз. Удивительно: здесь кто-то жил! Жестяные рожки излучали натужный свет. В ярусах стен были вырублены обычные, как в юртах, двери. Ниже ручеек света, слабо мерцая, иссякал в сумрачном зеве. Просторная крутая воронка вилась в немыслимые недра. Пахло застарелой пылью, а из подземелья, откуда вперемешку струились волны стужи и пагубного тепла, несло плесенью.