– Поговорите со мной, – повторила она и взяла салфетку со столика, чтобы Матильда промокнула глаза. – Иначе мне придется расспрашивать других, а они всей правды не откроют либо потому, что их она не устраивает, либо потому, что неизвестна им.

Матильда сглотнула ком в горле и заставила себя успокоиться. Поначалу говорить было трудно. Она не рассказывала об этом никому, кроме Ули и Эммы, хотя догадывалась, что сплетни разлетелись уже повсюду и что Аделиза наверняка слышала как минимум одну версию случившегося. А потому Матильда не представляла, как Аделиза воспримет ее историю, ведь при всей своей доброте и мягкости та была еще и супругой ее отца.

Матильда говорила тихо и медленно, и ей казалось, что ее слова повествуют о каком-то другом человеке или о ночном кошмаре, а не о том, что с ней было на самом деле. Ее синяки свидетельствовали, что все это правда, но разве такое возможно, ведь она императрица и дочь короля Англии!

Аделиза держала ее за руку и в немом потрясении, побледневшая, слушала печальную повесть о мучениях падчерицы.

– Мне все равно, – заключила Матильда, закончив. – Меня это больше не касается.

– Но это касается всех остальных, особенно вашего отца, – возразила Аделиза. – И я не думаю, что вам на самом деле все равно. Или вы уже не та женщина, которую я знала два года назад.

– Может, я действительно уже не та женщина, – сухо ответила Матильда. Она посмотрела на их сцепленные руки, и, когда заговорила вновь, ее голос смягчился, но не утратил решительности. – Я не могу вернуться. Знаю, вы хотите от меня примирения, только оно невозможно.

– Нужно время, чтобы боль прошла, я понимаю, – увещевала Аделиза, – еще рано что-то решать. Слишком много ошибок необходимо исправить. – Она заговорила громче, подойдя к главному. – Ваш отец сделает все, что в его силах, однако знайте: он не позволит расторгнуть этот брак.

Матильда убрала руку из ладоней мачехи.

– Я не поеду обратно к этому… этому самовлюбленному мальчишке, – отчеканила она.

– Может, если вы будете относиться к нему как к мужчине, он станет вести себя по-мужски.

Падчерица поднялась и отошла к окну.

– Вы не знаете, – прошептала она, стоя спиной к Аделизе. – Вам даже не представить… Мой отец никогда вас не бил, не ласкал на виду у баронов, не оставлял дверь опочивальни настежь, пока наслаждался вашим телом. А я должна позволять такое? – Она развернулась и указала на свои заживающие кровоподтеки. – Я должна приседать в реверансе, улыбаться и говорить: «Вы были правы, что избили меня, мой господин»? Когда я была супругой Генриха, со мной обращались почтительно, достойно, с уважением. Теперь же посмотрите на меня. Вы согласны оказаться на моем месте? Согласны?

Аделиза потерла виски.

– Если честно, то нет, – призналась она. – Давайте больше не будем говорить об этом сегодня вечером. Я хочу болтать с вами об обычных вещах и не хочу терять вашей дружбы… Пожалуйста. – Она протянула к Матильде руки в умоляющем жесте, со слезами на глазах, и Матильда смягчилась.

– Не надо, – попросила она дрогнувшим голосом, – а то я опять заплачу и затоплю слезами нас обеих. – Матильда вернулась на скамью и обняла мачеху. – Я очень рада видеть вас и тоже хочу побеседовать с вами о чем-нибудь приятном. Вы даже не представляете, как сильно я хочу этого.

– А я кое-что привезла вам из Англии, – вспомнила Аделиза, когда они разомкнули объятия. – Это принадлежит вам, и вам это нужно сейчас, как никогда. – Она отошла к своему дорожному ларцу и принесла оттуда расписной кожаный футляр, внутри которого лежала корона Матильды с сапфирами и золотыми цветами. – Я послала за ней в Рединг, – пояснила королева, вручая корону падчерице. – Она хранилась в алтаре под присмотром монахов, но мне показалось, что… нет, я точно знала, что должна привезти ее вам сюда.

У Матильды перехватило дыхание.

– Спасибо, – прошептала она и утерла со щеки дорожку слез. На этот раз они лились сами собой и приносили облегчение.

– Вы императрица, – сказала Аделиза. – И никто не сможет лишить вас этого. Никогда.

Ноябрьский день клонился к вечеру, и над голыми деревьями висело холодное алое небо, под копытами лошадей хрустел золотой гобелен последних листьев. Матильда и Аделиза ехали верхом по лесным тропинкам в Ле-Пети-Кевийи, одном из владений Генриха в окрестностях Руана.

Морозный воздух холодил легкие, и Матильда чувствовала себя живой и бодрой. За те дни, что она провела в Руане в покое и мирных занятиях, ее синяки исчезли, зажили раны и переломы. К ней возвращалось чувство собственного достоинства, она вновь хотела думать о будущем – о будущем, которого не было у ее младшего брата. Завтра будет отмечаться годовщина его гибели под Барфлёром, а этим вечером Матильда собиралась в храм ко всенощной, чтобы помолиться за упокой его души.

– Скоро мне придется возвращаться в Англию, – сказала Аделиза. – Я должна быть там к Рождеству. Этого ждет от меня ваш отец, есть и другие обязанности, хотя мне очень хотелось бы остаться с вами подольше. – Она глянула на падчерицу. – Вы точно не поедете со мной? Я была бы рада вашему обществу.

Матильда думала, что мачеха отправится в Англию гораздо раньше, возможно, к годовщине смерти Вильгельма, чтобы быть вместе с королем в этот скорбный день. Однако та решила, что останется в Руане, и за это Матильда была ей очень признательна. Пусть они разные, но их соединяла дружба, даже привязанность, и родственные узы. Матильда догадывалась, что Аделиза приехала не только чтобы поддержать ее, но и чтобы раздобыть для ее отца сведения и исполнить роль миротворца, но поскольку обе женщины хорошо знали друг друга, между ними существовало взаимопонимание.

– Отец справит Рождество в Вестминстере вместе с вами, – сказала Матильда. – Я сделаю то же в Руане. Тогда ни Англия, ни Нормандия не останутся без внимания нашего рода. Церковь и бароны станут привыкать ко мне как к представителю короля. – Она говорила с нажимом, поскольку понимала: потребуется убеждать в этом еще очень многих.

– Поступайте, как считаете нужным, – кивнула Аделиза, – но я буду скучать по вас.

И вдруг она ойкнула и натянула поводья, потому что мерин под ней споткнулся, захромав на заднюю ногу.

– Позвольте, госпожа.

Вилл Д’Обиньи, который возглавлял их эскорт из сержантов, соскочил со своего коня и спешно приблизился. Опытной рукой он провел по ноге мерина и приподнял ее.

– Камень в стрелке копыта, – объявил он и, вынув нож, ловко извлек застрявший там осколок. Копыто оказалось поцарапано острыми краями. – Ехать на мерине нельзя. – Вилл посмотрел на королеву. – Вам придется пересесть к кому-то из нас.

Аделиза на мгновение растерялась, но потом кивнула:

– Помогите мне спуститься.

Покраснев до кончиков ушей, Д’Обиньи исполнил ее просьбу. Затем он привязал мерина к подхвостнику своего коня и, не зная, куда девать глаза от смущения, подсадил Аделизу на серого красавца. Королева, сдержанная и корректная, поблагодарила его с холодной любезностью и выразила сочувствие травмированной лошади. Вильгельм убедился, что госпожа устроена должным образом, и взобрался в седло впереди нее. Его румянец стал еще гуще.