Елене Марковне не понравились ни тон, которым были сказаны эти слова, ни пауза, последовавшая за ними. «К чему это он клонит, черт побери?!»

– В то время, когда глобальные задачи перестройки требуют от каждого из нас масштабных дел и нового мышления, – мы с вами, голубушка моя Елена Марковна, просто не можем позволить себе использовать наш профессионализм как мелкую разменную монету! Не имеем права!

«О Боже, старик сошел с ума! Неужели он это серьезно?»

– Не можем мы, не должны растрачивать себя по пустякам. Вроде этого трехкопеечного дела по обвинению в умышленном убийстве на почве ревности, которое слушается завтра в Центральном нарсуде. Признаться, я был просто обескуражен, уважаемая Елена Марковна, когда узнал, что защиту будете представлять вы, юрист такого высокого класса...

– Минуточку, минуточку! – Гольдштейн не верила своим ушам. – Или я в самом деле сегодня переработала, или... Или я должна буду расценить все услышанное как попытку оказать давление на защиту!

– Уверен: вы этого не сделаете, моя дорогая. Какое там давление, что вы... У нас с вами приватная беседа, так сказать, между четырех глаз. Виноват: между четырех ушей. Просто я хотел по-дружески предупредить вас, что существуют, так сказать, соображения высшего порядка, о которых забывать не следует. Даже вам, Елена Марковна...

– Предупредить?!

– Ну, не стоит придираться к словам, голубушка моя. Не предупредить – так напомнить о некоторых обстоятельствах, которые иногда могут... м-м... осложнить нам жизнь. Если, конечно, мы вовремя их не оценили правильно и не просчитали возможные последствия... Вы меня слышите?

– Прекрасно слышу. Настолько прекрасно, что теперь мне понятно: это не я переутомилась, а вы сошли с ума, товарищ Соколов! Какие еще «обстоятельства», какие «возможные последствия»?! О чем вы, черт возьми?!

Она еще надеялась, что сейчас услышит хихиканье, похожее на дребезжание старой треснувшей жестянки, и слова: «Ладно, ладно, голубушка моя, не кипятитесь! Что, ловко я вас разыграл, а?» Правда, подобные розыгрыши Старик не практиковал раньше, но, быть может, он начал теперь?..

Однако «треснутый» голос в трубке отнюдь не был похож на голос шутника.

– Елена Марковна, вы же умная женщина! И, говорят, с богатым воображением... Включите его! Не заставляйте меня, старика, озвучивать то, что, как говорится, и ежу понятно.

Тут Соколов закашлялся, извинился перед собеседницей. Наступила короткая пауза, в течение которой адвокат мучительно соображала – швырнуть ли ей трубку прямо сейчас или все-таки дослушать этот бред до конца.

Лицо Елены Марковны, обычно бледное, сейчас пылало красными пятнами. Случалось, ей и раньше предлагали «учитывать обстоятельства» и «просчитывать последствия», частенько предлагали... Но, как правило, то были либо ее подзащитные, либо их «доверенные лица». Изредка – представители обвинения. Сам прокурор города делал это впервые.

Когда «старший товарищ» заговорил снова, это опять был добродушный, заботливый дедуля.

– Ох, простите вы меня, голубушка моя! Столько времени у вас отнял по пустякам... А вас, наверное, дочурка заждалась, а? Она ведь у вас, кажется, с золотой медалью закончила? Умница, умница, такое прилежание нынче редкость. Моя вон внучка... А, не хочу и говорить, одно расстройство! Я слышал, она у вас собирается на наш юрфак поступать – по маминым, так сказать, стопам? Похвально, похвально. Только... трудновато будет, Елена Марковна! Там ведь, считайте, из одних медалистов конкурс – четыре человека на место, не считая ребят с отличными аттестатами... Да что это я вам толкую, вы же сами знаете. Скажу вам откровенно, голубушка: надо бы, надо поддержать своих, ой как надо! Нам отличные специалисты нужны – специалисты с местными, так сказать, корнями.

– Ну, если вы только об этом беспокоитесь, Михаил Петрович, то, право же, не стоит!

Еленой овладело смешанное чувство гнева, досады и облегчения: дешево же ее покупает этот старый пакостник! Раз уж взялся за шантаж – мог бы придумать что-нибудь покруче. Ну, например, припугнуть, что ее могут вышибить из жилищного кооператива, многострадального и долгожданного, который наконец-то должен вступить в строй к новому году...

А с другой стороны... Ведь этот старый мафиози с его огромными связями и вправду может навредить Маргаритке! А она так мечтает о юридическом, и думать не хочет, что может не поступить...

– Надеюсь, что знания моей дочери позволяют ей рассчитывать на честную победу в честной борьбе. Нам не нужна поддержка, которая покупается.

Трубка тихонько захихикала.

– Браво, Елена Марковна! Реплика, достойная ваших лучших речей в зале суда. Только позвольте вам заметить... Не обижайтесь на меня, старика, за эти слова: вы еще так молоды... И еще не постигли одну простую и мудрую истину: в этой жизни всем нам нужна поддержка. Не стоит рубить с плеча, отказываясь от помощи друзей: ведь мы не можем знать, где и когда она нам пригодится... А вам, голубушка моя, поддержка особенно необходима. Вы одна растите дочь, а это тяжкое бремя. Дай Бог, конечно, чтоб она поступила в институт, но ведь это только начало всех проблем, Елена Марковна! Вы посмотрите, что кругом творится: в молодежной среде растет преступность, наркомания, а теперь еще и СПИД появился, прости, Господи... Дурные компании... Да мало ли какие опасности подстерегают молодую девушку! Вам надо уделять дочке больше времени, ведь у девочки такой трудный возраст. А при вашей занятости, дорогая моя Елена Марковна...

– Михаил Петрович... – Елена не узнала собственного голоса. – При чем здесь моя дочь?!

– Что вы, что вы, голубушка: она тут совершенно не при чем! Просто к слову пришлось... У нас же с вами неофициальная, дружеская беседа: о том, о сем... Поверьте мне, старому опытному человеку: не стоит принимать так близко к сердцу судьбы преступников, которые все равно свое получат. Подумайте о собственной дочери – она этого больше заслуживает, Елена Марковна! Подумайте... Ну, еще раз простите за беспокойство! Доброй вам ночи, голубушка. Желаю успеха завтра, в суде. Поверьте – совершенно искренне желаю.

– Постойте! Я...

Но трубка уже пищала равнодушными короткими гудками. Член коллегии адвокатов сделала над собой громадное усилие, чтобы не выронить ее прямо на стол: так дрожали руки.

С минуту Елена Марковна смотрела ничего не видящим взглядом на одинокую строчку с именем свидетеля Жемчужникова Бориса Феликсовича. Это имя было заключено в рамку из жирных вопросительных знаков. Потом женщина так сдавила ладонями свою стриженую голову, что хрустнули фаланги пальцев.

«...Александрову Александру Александровну... признать виновной в совершении преступления... и определить меру наказания: лишение свободы сроком на восемь лет с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима...» – все еще звучало у нее в ушах.

Вчера, в суде, Александра не узнавала свою защитницу, еще накануне такую уверенную и убедительную. Куда что девалось? Ни на какие пробелы и тем более ошибки, якобы допущенные следствием, в выступлении Гольдштейн не было и намека. Вместо этого она попыталась доказать, что ее подзащитная совершила убийство «в состоянии сильного душевного волнения». Встретившись с подсудимой в перерыве перед прениями сторон, адвокат прятала глаза. «Понимаешь, Саша... новые обстоятельства... Мы не сможем придерживаться прежней схемы. Надо сделать ставку на сто четвертую статью: она более мягкая, гораздо более мягкая... И знаешь... тебе лучше признать себя виновной».