Горьковатая пена забралась ей в нос, и Александра, отфыркиваясь, вынырнула из воды. Пена, пена... Пузырек... Что-то, связанное с ним, казалось ей странным, не отпускало, но она никак не могла вспомнить – что именно...

«Боже мой, ну конечно! Ведь он был закрыт, этот капроновый пузырек на полу! Я помню зеленый колпачок: он был навинчен. И лавандой там совсем не пахло – я бы обязательно почувствовала ее аромат. И не было никаких признаков пены, ни в ванне, ни на полу... Значит, она не успела ее налить! И закрыть воду тоже не успела!»

Сердце Саши заколотилось так, что даже пышная пена, прикрывающая ее грудь, заколыхалась. Ольга Жемчужникова не могла перегреться в ванне, потому что она в нее даже не села! Смерть настигла беднягу прежде, чем она успела погрузиться в воду. Смерть, которую Александра теперь уже не могла с такой легкостью квалифицировать как несчастный случай...

В полном смятении мыслей и чувств она подняла глаза – и увидела совем рядом извилистую трубу, выкрашенную блестящей белой эмалью. Она выходила из потолка и убегала куда-то под ванну – в нижние квартиры. Еще один родственный признак: там, где умерла Жемчужникова, тоже был такой же змеевик отопления. И не просто был – он даже фигурировал в уголовном деле номер 1313, давно отправленном в архив!

Александра напряглась до боли в висках, но заставила свой перегруженный мозговой «компьютер» вызвать из памяти нужную информацию. Она припомнила неоспоримые доводы, которые приводила ее адвокат в пользу того, что суд должен непременно отправить ее дело на доследование. Главный довод тогда показался Саше несущественным, просто каким-то фантастическим. Речь шла о показаниях одного свидетеля, соседа Жемчужниковых, который утверждал, что получил удар электрическим током у себя в ванной, прикоснувшись к змеевику отопления...

В какой-то миг – словно вспышка молнии из той давней апрельской грозы! – на Александру снизошло прозрение. Она поняла все. «Некто Б. Жемчужников», который в то время был еще «ее Борькой», не просто бросил и предал ее: он ее подставил. Потому что именно он и был настоящим убийцей.

Разрозненные фрагменты – факты, воспоминания, смутные догадки – сами собой сложились в законченную картину преступления, которая потрясла девушку своей логической завершенностью и чудовищным реализмом. Здесь нашлось место и показаниям старого алкаша по фамилии Сбейкопытко, и болтовне старшего следователя Мыздеева во время их «доверительных бесед», и соображениям известного адвоката Елены Марковны, которые суд так и не учел – потому что она их так и не высказала... И, главное, Борькин звонок в собственную квартиру – звонок, о котором никто не узнал, кроме ответившей на него Александры, – этот звонок больше не выглядел странным.

Не хватало в этой картине лишь одного: мотива. Ненависть? Да, Борис ненавидел Ольгу Жемчужникову – это однозначно. И однако, ненавидя ее, он продолжал в течение многих лет жить с ней под одной крышей и не пытался свести счеты с мачехой. До того самого дня... Значит, обычная ненависть в этом случае на мотив убийства не тянет. Тогда что же?..

«Я узнаю это, Борис Феликсович. Обязательно узнаю!»

Нет, в столице ей пока делать нечего. Да и в Звенигорске задерживаться ни к чему. Чутье подсказывало Александре, что ответы на многие вопросы надо искать в губернском городе Воронске, где прошла ее усеченная студенческая юность.

...Она услышала, как загремели замки входной двери, и не без труда заставила себя вернуться из того дня в день сегодняшний.

Выйдя из ванной, Саша, завернутая в Маринкин желтый махровый халат, нашла его хозяйку хлопочущей на кухне.

– С легким паром, Сашок! Не боись, умереть тебе не дадим. На вот, слопай пока бутербродик. Надеюсь, через полчаса у нас будет пицца.

От кухонных натюрмортов и запахов у Александры закружилась голова. Но еще сильнее голода было желание спать. Против ее ожидания, судьбоносное открытие, которое она сделала несколько минут назад, почти не взволновало душу. Скорее даже наоборот, сняло напряжение, не отпускавшее Сашу с того дня, когда она стала осужденной Александровой.

– Давай помогу, – без особого энтузиазма пробубнила она, набросившись на толстенный бутерброд с ветчиной.

– Ладно уж, проваливай отсюда! – отмахнулась кухарка. – Пойди полежи, а то небось ног под собой не чуешь.

– Ну, ты голова, прямо мои мысли читаешь! Не обидишься, если и в самом деле прилягу?

– Не болтай ерунду. Хочешь – телик там включи, а можно и видик. Есть неплохие кассеты. Помнишь еще, как с ним управляться?

– К черту видик! «Я хочу забыться и заснуть».

– А вот это не вздумай! Моя пицца – или что там будет вместо нее – тебе этого не простит.

«Пицца – это хорошо, но... К черту и пиццу! Спать, только спать... Надо копить силы, очень скоро мне их потребуется много-много...»

Александра с наслаждением вытянулась на мягком диване во весь рост и закрыла глаза, в которые будто кто сыпанул по пригоршне песку в каждый. Ее лицо – не то чтоб постаревшее за последние годы, но определенно изменившееся, и сильно изменившееся! – выглядело сейчас спокойным, даже умиротворенным. Засыпая, она чувствовала себя грешником, который заранее – еще не согрешив – получил индульгенцию.

Нет, пожалуй, такое сравнение сильно прихрамывало: Саша ощущала себя не грешницей, а мстительницей, благословленной на правое дело.

Семь лет, семь долгих лет здесь, в земном аду общего режима, она мечтала о том, как когда-нибудь «отблагодарит» Бориса Жемчужникова – тоже здесь, на земле, не дожидаясь мифического Божьего суда. Саша еще не знала – как, но воображение рисовало перед ней зловещие и величественные планы.

– Сашка, у меня все готово, иди! – крикнула Маринка из кухни.

Однако в ответ не раздалось ни звука. Тогда Мелешкина-Ребрицкая заглянула в комнату – и обнаружила свою гостью крепко спящей. Упрямую линию сжатых Сашиных губ чуть-чуть смягчила легкая улыбка.

Ах, если б только Марина Владимировна могла знать, чему улыбается во сне ее вновь обретенная подруга! Некоторое время Марина молча смотрела на спящую Александру, покачивая головой. Потом вздохнула и, на цыпочках приблизившись к «стенке», извлекла из-за дверцы пестрый турецкий плед, осторожно набросила на босые ноги, торчащие из-под желтого халата.

Проделав эту операцию, Мелешкина застыла у Сашиного изголовья как изваяние, сцепив руки в замок. Было очевидно, что в ее головке напряженно работает мысль. Затем – приняв, по-видимому, окончательное и бесповоротное решение, – она вновь подкралась к своему универсальному хранилищу барахла и нырнула за другую дверцу. Оттуда Маринка вынырнула, держа в руках что-то маленькое, похожее на визитную карточку.

Это и в самом деле была визитка, причем не какая-нибудь: блестящая, с двусторонним белым текстом по черному полю – на русском и английском. Марина Владимировна внимательно перечитала карточку, как будто ее содержание было ей неизвестно. Затем, взглядом связав прочитанное со спящей на диване женщиной, выскользнула из комнаты и плотно прикрыла за собой дверь.