Кто бы мог подумать, что все произойдет в мгновение ока. Я, конечно, почувствовал облегчение, когда ситуация благополучно разрешилась, но к радости примешивалась толика разочарования и даже горечи. Я успел привязаться к девочке, и, пока мы обходили разные магазины в окрестностях, я уже строил планы, как она будет у меня несколько дней, а то и недель. Нет, моя позиция осталась прежней, постоянное проживание исключалось, но немного пожить вдвоем – почему бы нет? К сожалению, я мало времени проводил с маленькой Рэйчел, и вот теперь в моем распоряжении оказалась прелестная девочка, нуждавшаяся в уходе, в опеке со стороны зрелого мужчины, который вполне мог о ней позаботиться и постараться вывести ее из состояния необъяснимой немоты. И вот, когда я уже был готов выступить в роли отца, бруклинский спектакль решили перенести на сцену в Новой Англии, а мою роль отдали актрисе. Я успокаивал себя мыслью, что Люси будет лучше у Памелы, в загородной обстановке, в компании с другими детьми, но так ли это? Когда-то, во время наших редких встреч, Памела производила на меня не слишком приятное впечатление, а с тех пор я ее ни разу не видел.

Люси горела желанием пойти в книжную лавку в новом платье и новых туфельках, и я согласился – с условием, что сначала она примет ванну. Я назвался большим специалистом по купанию детей и в доказательство снял с полки фотоальбом, запечатлевший, в частности, мою семилетнюю дочь сидящей в пенистой ванне.

– Это твоя кузина, – объяснил я. – Она и твоя мама родились в один месяц. Когда-то они очень дружили.

Люси одарила меня светозарной улыбкой. Ее доверие к дяде Нату крепло на глазах, и через пару минут мы уже шагали в ванную. Пока я набирал воду, она послушно разделась и забралась внутрь. Если не считать маленькой коросты на левой коленке – ни синяков, ни царапин. Чистая гладкая спина, чистые гладкие ноги, никаких следов внешних воздействий в области гениталий. Одним словом, ничего, что бы намекало на грубое обращение или насилие. На радостях я спел «Полли Уолли Дудл» от начала до конца и заодно вымыл ей голову.

Вскоре после того как я вытащил ее из ванны, раздался телефонный звонок. Звонил из лавки Том и спрашивал, куда мы пропали. Он получил свои свободные дни, и ему не терпелось двинуться в путь.

– Извини. Наш шопинг затянулся, а потом Люси принимала ванну. Ты не узнаешь недавнего оборвыша. Нашей девочке хоть сейчас в Виндзорский дворец.

Мы быстро обсудили ближайшие планы. С учетом завтрашнего раннего отъезда Том предложил поужинать пораньше, в шесть. Люси на аппетит не жалуется, все равно будет голодная. На вопрос, как она относится к пицце, девочка облизнулась и похлопала себя по животику. Я предложил Тому встретиться в «Траттории Рокко», где подавали отличную пиццу.

– Увидимся в шесть, – сказал я. – А до этого мы с Люси заглянем в видеосалон и возьмем какой-нибудь фильм на вечер.

Мы взяли «Новые времена». О Чаплине Люси ничего не слышала – лишнее свидетельство кризиса американского образования. Сам не знаю, как на меня снизошло озарение. В этом фильме у героя впервые прорезается речь, пусть нечленораздельная, но все же. А вдруг, подумал я, это найдет отклик в душе Люси, вдруг она задумается над причиной своего упорного молчания? Кто знает, может, даже заговорит?

До ужина в «Рокко» она вела себя образцово. Все, о чем бы я ни попросил, она выполняла беспрекословно, и ни разу я не заметил на ее лице гримасы недовольства. А тут, не успели мы сесть за стол, как Том с нехарактерной для него бездумностью огорошил ее новостью о предстоящем переезде в Вермонт. Не подготовил, не расписал красоты Берлингтона, не объяснил, почему там с Памелой ей будет гораздо лучше, чем с ее двумя дядями в Бруклине. Тут она впервые нахмурилась, потом заплакала и еще долго на нас дулась. К своей пицце она даже не притронулась, хотя наверняка была голодна. Чтобы наш ужин не превратился в войну нервов, мне пришлось пустить в ход все свое красноречие. Рот у меня не закрывался. Я начал с фундамента, который забыл заложить Том: гимны и панегирики, рекламные антраша, славословия в адрес несравненной чадолюбивой Памелы. Это не дало желаемого эффекта, и пришлось изменить тактику: я пообещал, что мы с Томом побудем немного в Вермонте, пока она не обвыкнется на новом месте, а затем пошел еще дальше, дескать, все в ее руках. Если ей там не понравится, мы соберем вещички и все вернемся в Нью-Йорк. Но сначала все-таки попробуем? Три-четыре дня? Она согласно кивнула и первый раз за полчаса улыбнулась. Я подозвал официантку и попросил подогреть остывшую пиццу. Через пять минут Люси уплетала ее за обе щеки.

Что до чаплинского эксперимента, то он дал неоднозначный результат. Люси хохотала, впервые за весь день издавала разные звуки (за ужином она даже плакала беззвучно), но за несколько минут до сцены в ресторане, когда Чарли начинает напевать свою памятную песенку без слов, глаза Люси закрылись и через секунду она уже спала. Ничего удивительного. И дня еще не прошло, как она объявилась в Нью-Йорке, перед этим проведя целую ночь в автобусе и проделав не одну сотню миль. Я отнес ее в свободную спальню, уложил на тахту и укрыл одеялом. У детей сон крепкий, особенно у измученных. Она даже не пошевелилась.

Следующий день начался с сюрприза. В семь утра я принес спящей Люси завтрак – омлет, два тоста с маслом, апельсиновый сок – и, поставив поднос рядом с тахтой, осторожно потряс девочку за плечо.

– Люси, вставай. Завтрак приехал.

Открыв глаза, она несколько секунд таращилась на меня («Где я? Кто этот незнакомый мужчина?»), а вспомнив, улыбнулась.

– Как ты спала? – спросил я.

– Отлично, дядя Нат, – ответила она с южным акцентом. – Как камень на дне колодца.

Люси заговорила! Без подсказки и уговоров. Период молчания закончился, или она просто забыла о нем, поскольку еще не до конца проснулась?

– Отлично, – сказал я, предпочитая не заострять внимания на экстраординарном событии.

– Мы сегодня едем в этот вонючий Вермонт?

Каждое новое слово из ее уст вселяло в меня осторожные надежды.

– Через час, – ответил я. – Смотри, что я тебе принес!

Увидев еду, она широко улыбнулась:

– Завтрак в постель. Как царице Нефертити.

Я уже решил, что все проблемы позади… и ошибся, да как! В тот самый момент, когда Люси протянула руку за соком, мир рухнул. Какая разительнейшая перемена! В мгновение ока очаровательную улыбку сменил кромешный ужас. Она зажала себе рот ладонью, а на глаза навернулись слезы.

– Ну что ты, солнышко, – постарался я ее успокоить. – Ты не сделала ничего плохого.

Но Люси считала иначе. В ее представлении, судя по выражению лица, она совершила грех, которому не было прощения. В порыве гнева она стала бить себя по щеке, дескать, вот тебе, дурочке, получай по заслугам! Я хотел остановить ее, но вдруг она подняла вверх один палец и стала яростно им размахивать перед моим носом. И тут же, с горящими глазами, давай себя больно шлепать по этой руке, словно наказывая ее за непростительную ошибку. После чего, с горьким нажимом, в воздух взметнулись уже два пальца. Что она этим хотела сказать? Почему-то мне показалось, будто речь идет о количестве дней, на которые она обрекает себя на молчание. Когда она проснулась, ей оставался один день, и вот теперь, в наказание за сорвавшиеся с языка слова, к нему добавился еще один.