– Он не желает светиться. Его никто не видел, даже Гордон. Все их контакты – только по телефону.

– Гарри, мне все это не нравится.

– Я понимаю. Атмосфера «плаща и шпаги». А тем не менее дело движется. Мы нашли покупателя, и две недели назад он получил от нас пробную страницу. Можете мне не верить, но он показал ее разным экспертам, и все подтвердили ее подлинность. Недавно я получил от него чек на десять тысяч. Это аванс, чтобы мы не предложили рукопись другому покупателю. В следующую пятницу он возвращается из Европы, и мы совершаем сделку.

– Кто он?

– Майрон Трамбелл, владелец акций и ценных бумаг. Я про него все узнал. Аристократические корни, живет на Парк-авеню, денег куры не клюют.

– Где его Гордон нашел?

– Он друг его дружка. Ну, того, с которым он сейчас живет.

– И которого вы тоже не видели.

– А зачем мне его видеть? Он, как-никак, мой соперник, а мы с Гордоном встречаемся тайно.

– Все это похоже на ловушку. Сдается мне, дружище, что вас подставляют.

– Подставляют? Вы о чем?

– Сколько страниц рукописи вы видели своими глазами?

– Одну. Ту, которую я две недели назад передал Трамбеллу.

– А если других не существует? Если нет никакого Яна Метрополиса? Если дружок Гордона и Майрон Трамбелл – это одно лицо?

– Эк загнули. Зачем городить огород?

– Месть. Вы ему подлянку – он вам. Зуб за зуб. А то мы не знаем, на что способен человек, этот венец творения. Боюсь, ваш Гордон – не тот, за кого вы его держите.

– Слишком много черной краски. Не верю.

– Вы уже оприходовали чек в банке?

– Три дня назад. Между нами, половину этих денег я уже потратил на тряпки.

– Верните ему деньги.

– Вот еще!

– Если на вашем счете не хватает, я готов вам одолжить.

– Спасибо, Натан, но я как-нибудь обойдусь без пожертвований.

– Они держат вас за яйца, только вы этого еще не понимаете.

– Думайте, что хотите, но заднего хода не будет. Я пойду до конца, пусть гром гремит и земля трясется. Если насчет Гордона вы правы, мне так и так хана, рыпайся не рыпайся. А если вы ошибаетесь, в чем лично я не сомневаюсь, то скоро у меня появится повод пригласить вас на ужин, чтобы вы могли поднять бокал за мой успех.

По выходным Том отсыпался. Букинистическая лавка была открыта, но, имея законный отдых, он мог себе позволить поваляться подольше. В эти дни он бы все равно не застал свою И.М. на ступеньках дома в ожидании школьного автобуса (что еще могло бы заставить его вылезти из теплой постели в такую рань?), поэтому и не заводил будильник, а пребывал в своем уютном коконе, пока глаза сами не откроются или не разбудит посторонний шум. Четвертого июня, в воскресенье, спустя три дня после моей злополучной стычки с Роберто Гонсалесом и встревожившим меня признанием Гарри Брайтмана, утренний сон моего племянника нарушил робкий стук в дверь. Он не сразу это осознал, а, осознав, глянул на часы (было начало десятого), медленно спустил на пол ноги и, как пьяный, доплелся до двери. Но как только он ее открыл, с него сразу слетел сон. Его жизнь, можно сказать, перевернулась в одну минуту. А что касается моего повествования, то только сейчас, после основательной подготовки и тщательного рыхления почвы, оно получает необходимое ускорение.

На пороге стояла Люси – девятилетняя довольно высокая темноволосая девочка-подросток с короткой стрижкой и материнскими карими глазами, в протертых красных джинсах, разодранных грязно-белых кедах и футболке «Kansas City Royals». Ни сумки, ни курточки, ни свитера в руках – только то, что на ней. Хотя Том не видел девочку шесть лет, он ее сразу узнал. В чем-то она осталась прежней, при всех разительных переменах – два ряда крепких зубов, вытянувшееся лицо, не говоря уже о росте. Она с улыбкой разглядывала своего полусонного всклокоченного дядю, и этот пристальный, немигающий взгляд тотчас вернул его в Мичиган шестилетней давности. Но где ее мать? Отчим? Почему она одна? Как его разыскала? Том задавал вопрос за вопросом, но Люси упорно молчала. В какой-то момент ему даже показалось, что она глухая, но когда он спросил, помнит ли она его, в ответ девочка кивнула. Том протянул навстречу руки, и, оказавшись у него в объятиях, она ткнулась в него лбом и крепко обняла.

– Ты, наверно, умираешь с голоду, – вдруг спохватился Том и потащил ее в свое обиталище, больше напоминавшее склеп, чем человеческое жилье.

Он насыпал ей полную плошку воздушных хлопьев и налил большой стакан апельсинового сока. Пока он готовил себе кофе, она все выпила и съела. На вопрос, не хочет ли она еще чего-нибудь, последовали очередной кивок и улыбка. Два французских тоста, которые он ей сделал, были ею вываляны в кленовом сиропе и проглочены одним махом. Поначалу Том приписывал ее молчание то ли усталости, то ли смущению, то ли голоду, но Люси совсем не выглядела уставшей, явно чувствовала себя здесь как дома, да и голод уже успела утолить. Однако ни на один его вопрос так и не ответила. Кивнет или мотнет головой, и всё, ни слова, ни звука, точно язык проглотила.

– Люси, ты разучилась говорить? – спросил он ее.

Отрицательно мотает головой.

– Судя по надписи на футболке, ты приехала из Канзас-Сити?

Молчит.

– И что же мне с тобой прикажешь делать? Как я отправлю тебя к маме, если ты мне не скажешь, где она живет?

Молчит.

– Дать тебе блокнот и карандаш? Если не хочешь говорить, может быть, напишешь?

Мотает головой.

– Насовсем замолчала?

Головой: нет.

– Это хорошо. И когда же ты снова заговоришь?

Люси, подумав, показала ему два пальца.

– Два часа? Два дня? Два месяца? Люси, ответь мне.

Молчит.

– С твоей мамой все в порядке?

Кивает.

– Она по-прежнему замужем за Дэвидом Майнором?

Кивок.

– Почему ты от них убежала? Они с тобой плохо обращались?

Молчит.

– Как ты добралась до Нью-Йорка? Автобусом?

Кивок.

– У тебя билет сохранился?

Молчок.

– Давай поглядим, что у тебя в карманах. Может, там мы найдем какие-то ответы.

Люси с готовностью выгребла содержимое четырех карманов, но там не обнаружилось ничего, за что можно было бы зацепиться. Сто пятьдесят семь долларов, три пластинки жвачки, шесть квотеров, два десятипенсовика, четыре пенни и клочок бумаги с именем, адресом и телефоном Тома. Никаких намеков на то, откуда она приехала.

– Ну хорошо, Люси. И что дальше? Где ты собираешься жить?