– Это серьезно, мистер Грант, – сказала сестра. – Я знаю, что вы чувствуете себя уже лучше, но доктор хочет сделать кой-какие анализы.

Я пожелал ему удачи и снова остался в одиночестве. Я подумал об Омаре Хассиме-Али, которого тоже, возможно, перевели в кардиологию, но, глядя на пустую койку справа, я никак не мог отделаться от мысли, что он умер. Это было ни на чем не основанное предположение, но после того как Родни Грант отбыл в неизвестность, пустая койка стала для меня олицетворением мистических сил, которые стирают всякий след человека, еще недавно лежавшего на ней, и переносят его в царство тьмы и забвения. Пустая койка означала смерть, реальную или воображаемую, и когда я раздумывал над этим, меня вдруг пронзила одна простая мысль, настолько всепоглощающая, что жить мне с ней до конца дней моих.

Я – никто. Родни Грант – никто. Омар Хассим-Али – никто. Хавьер Родригес, семидесятивосьмилетний бывший плотник, занявший одну из свободных коек в четыре часа пополудни, – никто. Все мы однажды умрем, и когда нас закопают, только друзья и близкие заметят наше отсутствие. О нас не объявят по радио или по телевизору. «Нью-Йорк таймс» не напечатает некролога. Про нас не напишут книг. Этой чести удостаиваются только могущественные и знаменитые, люди редкого дара, а кому интересен простой обыватель, рабочая лошадка, каких на улице пруд пруди?

Многие просто исчезают. От их пребывания на земле не остается и следа. Изобретатель живет в своем изобретении, архитектор – в своих зданиях, а что оставляет после себя подавляющее большинство? Альбом с фотографиями, табель успеваемости за пятый класс, приз за победу в турнире по боулингу, пепельницу, украденную из флоридского отеля в последний день отпуска. Личные вещи, документы и впечатления родных и знакомых. Они, конечно, кое-что расскажут о покойном, перевирая даты и опуская подробности, так что со временем истина сильно исказится, а когда эти люди, в свою очередь, уйдут, с ними уйдут и эти рассказы.

И пришла мне в голову идея: открыть издательство, которое будет печатать книги о забытых людях, будет спасать живые свидетельства, факты, документы, прежде чем они канут в небытие, спасать и компоновать из них историю без начала и конца, историю самой жизни.

Эти биографии будут заказывать друзья и родственники героя повествования, и печататься они будут небольшими, так сказать, семейными тиражами – от 50 до 300–400 экземпляров. Эти заказы я мог бы выполнять сам, если же спрос резко возрастет, я всегда смогу нанять литобработчиков из числа непризнанных писателей, бывших журналистов, безработных профессоров, того же Тома. Подобные книги обойдутся заказчикам недешево, но речь и не шла о безделицах для богатых. Семьям со средним достатком можно будет предложить особую схему расчетов, с ежемесячными или ежеквартальными выплатами, постепенно покрывающими затраты на издание. Существует страхование дома, страхование жизни… а это будет страхование биографии.

По-вашему, я сумасшедший и мой проект несбыточен? Как сказать. Какая молодая женщина откажется прочесть подробную биографию своего отца, даже если он был простым заводским рабочим или ассистентом менеджера провинциального банка? Какая мать откажется прочесть биографию своего сына-полицейского, погибшего при исполнении долга в тридцать четыре года? В каждом случае в основе должна лежать любовь. Жена, муж, сын, дочь, родители, брат или сестра – настоящая сердечная привязанность. Они придут ко мне через полгода или год после смерти близкого человека, уже осознав факт его ухода, но не смирившись с ним и не желая мириться. Они будут преисполнены желания вернуть своего любимого к жизни, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы их желание исполнилось. Я воскрешу человека с помощью слов, и после того как история будет напечатана и переплетена, у них в руках окажется сокровище на всю жизнь. Даже больше, оно переживет их, оно переживет всех нас.

Не стоит недооценивать силу печатного слова.

Результаты последнего анализа крови пришли сразу после полуночи. Выписывать меня было уже поздно, и до самого утра я лихорадочно обдумывал планы организации моего издательства, поглядывая на измученного Хавьера Родригеса, спавшего как убитый. Перебирая возможные названия, которые отражали бы дух самой затеи, я, в конце концов, остановился на нейтральном, но точном «Bios Unlimited»[28]. Я решил, что по выходе из больницы я первым делом свяжусь с Бетти Домбровски в Чикаго и спрошу, нет ли у нее желания заказать биографию своего экса. Я видел особый смысл в том, чтобы серия открывалась книгой о Гарри Брайтмане.

Утром меня отпустили на все четыре стороны. Я вдохнул полной грудью прохладный воздух, и от сознания, что я живой, мне захотелось громко кричать. Небо надо мной было прозрачной голубизны. При достаточно быстрой ходьбе я дойду до Кэрролл-стрит прежде, чем Джойс уйдет на работу. Мы вместе выпьем кофе на кухне, пока две мамаши собирают в школу расшалившихся девчонок. А потом я провожу Джойс до метро, обниму и поцелую ее на дорожку.

Я вышел на улицу в восемь утра 11 сентября 2001 года – за сорок шесть минут до того, как первый самолет врежется в северную башню Всемирного торгового центра. А еще спустя два часа облако от сожженных заживо трех тысяч человек достигнет Бруклина и посыплет наши головы белым пеплом.

Но пока на моих часах было восемь, я шел себе по улице под этим сияющим голубым небом, и не было, друзья мои, на свете человека счастливее меня.

2003–2004