Теперь ты понимаешь, дядя Нат, почему я так выгляжу. Шесть месяцев меня держали взаперти. Как зверя. Я смотрела телевизор, читала книги, слушала музыку… и думала о самоубийстве. Если я этого не сделала, то только по одной причине: я пообещала дочке, что обязательно за ней приеду. Но что мне пришлось вынести! Не знаю, надолго ли меня бы еще хватило, если бы не ты. В конце концов, я бы отдала там богу душу, и мой муж вместе с преподобным зарыли бы мое тело в безымянной могиле под покровом ночи.

Благодаря моей дружбе с Джойс Маззучелли, жившей на Кэрролл-стрит в трехэтажном доме из бурого известняка вместе с дочерью и двумя внуками, мне удалось пристроить Аврору и Люси. На третьем этаже была свободная комната, когда-то служившая мастерской теперь уже бывшему мужу Нэнси, она же И. М. Так как денег у Рори не было, я предложил оплатить аренду, а заодно подал идею: Люси могла бы опекать детей. Та самая ситуация, в которой нет проигравших.

– Не надо никаких денег, – успокоила меня Джойс. – Нэнси нужна помощница в ювелирной мастерской. А если еще Аврора поможет ей с уборкой и готовкой, они могут жить у нас бесплатно.

Добрейшая Джойс. Мы с ней крутили любовь вот уже почти полгода, и, хотя жили врозь, две-три ночи в неделю мы проводили в чужой постели – она в моей или я в ее, по настроению и в зависимости от обстоятельств. Она была лишь на пару лет моложе меня, девушка, скажем так, третьей молодости, но в свои пятьдесят восемь или пятьдесят девять она еще не забыла кое-какие интересные акробатические трюки.

В сексе между стареющими партнерами случаются неловкие моменты и вынужденные простои, зато есть нежность, которая зачастую неведома молодым. Грудь провисает, «дружок» бастует, но когда тебя сжимают в объятьих и целуют и ласкают, ты таешь точно так же, как в ту пору, когда жизнь казалась вечной. Своего декабря мы с ней пока не достигли, но наш май, ясное дело, миновал. Для нас наступила середина или конец октября, ясные осенние дни с прозрачным синим небом, пробирающим ветром и еще не опавшими листьями, коричневатыми, золотистыми, красными, желтыми, всем этим великолепием, которое тебя не отпускает.

Мать не могла похвастаться красотой, ни сейчас, ни, судя по старым фотографиям, в молодости. Нэнси, видимо, пошла в покойного отца, строительного подрядчика, который умер от инфаркта в девяносто третьем. «Он был сказочно хорош собой, – призналась мне однажды Джойс. – Вылитый Виктор Мэтьюр »[27]. Сильный бруклинский акцент превратил это словосочетание в «Викта Мэтья», с полной атрофией буквы «р», как будто она решила упразднить ее за ненадобностью. Мне нравился этот земной пролетарский выговор. С ним я чувствовал себя в безопасности; он, как и все остальное, говорил о том, что она женщина без претензий и что она такая себя вполне устраивает. В конце концов, она же воспитала Идеальную Мать, так какие в ней могли быть изъяны?

На первый взгляд у нас с ней не было ничего общего. Разное воспитание (городская католичка и еврей из пригорода), абсолютно разные интересы. Джойс не хватало терпения прочесть хоть одну книжку до конца, в то время как для меня сидение часами с хорошим романом в руках было венцом человеческого существования. Если я заставлял себя ходить пешком, то ей физические нагрузки доставляли наслаждение; по воскресеньям она вставала в шесть утра и шла наматывать круги в Проспект-парке. Джойс еще работала, а я вышел на пенсию. Она была оптимисткой, а я циником. Она была счастлива в браке, а мой семейный опыт… но об этом уже достаточно сказано. Новости ее не интересовали, я же каждый день штудировал газеты. В детстве она болела за «Доджеров», а я за «Джайнтс». Она предпочитала рыбу и спагетти, а я – мясо и картошку. Но – в этом-то коротком словечке и кроется загадка бытия, – невзирая ни на что, мы подошли друг другу, как пара перчаток. В то утро, когда Нэнси познакомила нас на Седьмой авеню, я сразу проникся к ней симпатией, но только после нашего разговора один на один во время похорон Гарри я понял, что между нами может пробежать искра. Внезапный прилив застенчивости не позволил мне набрать номер ее телефона, но через неделю она сама позвонила, и последовало приглашение на ужин. Так начался наш флирт.

Был ли я влюблен? Пожалуй, да – насколько это возможно в моем случае. Джойс была моей женщиной и, так сказать, единственной в моем списке. Но даже если это и не та самая захватывающая, всепоглощающая страсть, именуемая словом «любовь», это без пяти минут то самое, и разница настолько несущественна, что ею можно пренебречь. С ней я часто смеялся, что считается во всех отношениях полезным для здоровья. Она терпимо относилась к моим слабостям и непоследовательности, терпела мои депрессии, с олимпийским спокойствием выслушивала мои гневные тирады в адрес ЦРУ, республиканцев и лично Рудольфа Джулиани. Меня грела ее фанатическая преданность команде «Метс». Меня поражали ее энциклопедические знания в области старого голливудского кино, ее способность мгновенно узнавать на экране лицо какого-нибудь второстепенного, всеми забытого актера («Гляди, Натан, это же Франклин Пангборн… это же Уна Меркль… это же Обри Смит!»). Меня восхищало, как мужественно она внимала отрывкам из моей рукописи, а затем, в своем прекрасном невежестве, говорила о моих пустяшных заметках как о первоклассной литературе. Да, я ее любил в рамках закона (закона моей природы), но готов ли я был бросить якорь и провести с ней остаток моей жизни? Хотел ли я видеть ее каждый день? Настолько ли я был увлечен, чтобы «поставить вопрос ребром»? Не уверен. После затянувшейся катастрофы с Той-что-без-имени я, понятное дело, не спешил связать себя новыми узами брака. Но Джойс была женщиной, а так как подавляющее большинство женщин предпочитают состоять в браке, а не оставаться незамужними, я счел себя обязанным поступить по-мужски. В один из черных дней осени – уже после того, как у Рэйчел случился выкидыш, а Буша незаконно объявили президентом, но еще до того, как мой бывший коллега по страховой компании Генри сумел напасть на след Авроры, – я дал слабину и сделал Джойс предложение. В ответ, к моему немалому удивлению, я услышал раскаты здорового смеха.

– Натан, какой же ты дурачок, – сказала она, отсмеявшись. – У нас всё и так хорошо. Зачем понапрасну раскачивать лодку и создавать самим себе трудности? Брак – это для молодых, которые спешат обзавестись детьми. С этим мы давно разобрались. Мы свободные люди. Мы можем трахаться, как ошалевшие подростки, при этом не думая о последствиях. Ты только свистни, и моя задница в твоем распоряжении. Тебе – итальянская задница, мне – обрезанный шланг. Ты, Натан, первый иудей в моей постели, и расставание с тобой не входит в мои ближайшие планы. Так что забудь о браке. Я не горю желанием снова стать женушкой, а из тебя, лапуля, вышел бы тот еще муж.

Не прошло и минуты после этой жесткой отповеди, как она расплакалась – ее захлестнули эмоции, и впервые за все время нашего знакомства она потеряла самообладание. Я решил, что она вспомнила Тони, которому ответила «да» совсем еще девочкой, вспомнила мужчину своей жизни, человека, который умер в возрасте пятидесяти одного года. Возможно, так оно и было, но вслух она произнесла нечто другое.