Это – святая реликвия, – преподобный помахал своей штуковиной перед моим носом. – Господь меня щедро наградил, а из семени моего выйдут ангелы. Сожми его в руке, сестра Аврора, и почувствуй огонь, бегущий по жилам. Возьми в рот сей божественный жезл…

И я подчинилась. Я закрыла глаза, взяла в рот этот дрын с вздувшимися венами и начала отсасывать. Я утыкалась носом в его вонючий пах, меня тошнило, но я знала, что делаю, и когда почувствовала приближающийся оргазм, я вытащила изо рта этого монстра и рукой довела дело до конца, так что его божественная сперма забрызгала всю мою блузку. Это была моя улика, с помощью которой я рассчитывала уничтожить сукиного сына. Помнишь историю Билла и Моники? Ее платье в пресловутых пятнах? А у меня теперь была блузка – все равно что заряженный пистолет…

К машине я возвращалась вся в слезах, уж не знаю, настоящих или наигранных. Я велела Дэвиду ехать домой. Мое состояние передалось ему, но, связанный в этот день обетом молчания, он не мог ни о чем меня спросить. Я подумала: сейчас скажу ему, что преподобный Боб меня изнасиловал, а дальше возможны два сценария. Если Дэвид заговорит, значит, я ему дороже этого чертова храма. Тогда мы передадим мою блузку в полицию, ее проверят на ДНК, и после этого вариться преподобному в котле с кипящим маслом. А вдруг Дэвид не заговорит? Это будет означать, что я ему никто, а за своим Бобом он готов идти хоть в пекло. На размышления времени не было. Если я не найду у мужа поддержки, мне останется одно – придумать, как спасти Люси, увезти ее отсюда. И не завтра, а сегодня, сейчас, ближайшим автобусом на Нью-Йорк…

И я ему все выложила. Я показала мужу блузку. Эти пятна – следы от семени преподобного Боба. Он взял меня силой, и я не смогла вырваться. Дэвид съехал на обочину. Сначала мне показалось, что он на моей стороне, и я устыдилась собственного малодушия и неверия в мужа. Он коснулся моего лица, глядя на меня своим проникновенным, нежным, идущим как бы из самой души взглядом, который когда-то, в Калифорнии, заставил меня с ходу в него влюбиться. Подумалось: нет, не зря все-таки я вышла замуж за этого человека, он тоже меня любит. Но я ошиблась! Может, ему и стало меня жаль, но нарушать обет молчания, идти против воли преподобного Боба он не собирался. Поговори со мной, просила я. Дэвид, умоляю, скажи хоть слово. Он помотал головой, и тут я снова расплакалась, уже по-настоящему…

Мы продолжили путь, и через пару минут, взяв себя в руки, я объявила, что отправляю Люси в Бруклин, к моему брату Тому. Если он попытается мне помешать, эта блузка окажется в полиции, бесподобный Боб получит повестку в суд, а на нашем браке можно будет поставить крест. Ты по-прежнему хочешь, чтобы я оставалась с тобой? Дэвид кивнул. Тогда на том и порешим. Сейчас мы заберем Люси, по дороге снимем для нее в банкомате двести долларов и отвезем ее на автовокзал, где ты возьмешь ей по кредитной карточке билет в один конец до Нью-Йорка. Мы поцелуем ее на прощанье и посадим в автобус. Вот что ты сделаешь для меня. Я же для тебя сделаю вот что: как только автобус отъедет, я отдам тебе эту блузку, расписанную твоим героем, и ты можешь ее уничтожить и тем самым вытащить его из дерьма. Я также обещаю остаться с тобой, но с одним условием: больше я в ваш храм ни ногой. Если ты меня туда потащишь, я от тебя уйду навсегда…

Про то, как я отпустила Люси, лучше не вспоминать. Слишком больно. Однажды я с ней уже прощалась – когда ложилась в реабилитационный центр, – но тут все было хуже. Казалось, мы больше не увидимся. Стараясь сдержать слезы, я прижимала ее к груди и давала последние наставления. Жаль, что она посеяла письмо, которое я передала для Тома. Я многое в нем объяснила, и, конечно, это должно было выглядеть очень странно, когда она появилась на пороге с пустыми руками. Еще я позвонила Тому со станции, но в ужасной спешке и почти без денег, так что пришлось звонить за его счет. Дома его не оказалось, но я по крайней мере убедилась в том, что он никуда не съехал. Наверно, в тот день я вела себя слегка безумно, но не настолько, чтобы отправить свою девочку в Нью-Йорк на произвол судьбы…

Откуда взялась эта «Каролина Каролина»? Я вовсе не запрещала ей говорить, где мы живем. С какой стати? Единственное мое напутствие: ты только скажи дяде Тому, что со мной все в порядке… Стоп! Кажется, я поняла. Слово «только». Люси понимает все буквально. Наверно, решила, что только это она и может ему сказать. Она всегда была такая. В три годика я отвозила ее в ясли на пару часов каждый день. Через какое-то время мне позвонила воспитательница, обеспокоенная ее поведением. Каждый раз, когда все дети разбирали коробочки с молоком, моя Люси делала это последней. Воспитательница говорила ей неоднократно: «Бери свое молоко, ну что же ты!» Но та ждала, пока в лотке останется одна-единственная коробочка. Потом до меня дошло: Люси не знала, где «ее молоко». Другие же, полагала она, знали. Вот Люси и решила: последняя коробочка в лотке – наверняка та самая. Понимаешь ее логику, дядя Нат? Она немного странная, но в уме ей не откажешь. Если бы не это словечко «только», вы с Томом легко могли бы меня найти…

Почему я больше не звонила? Я не могла. Нет, не потому что у нас дома нет телефона, а потому что я оказалась в западне. Хоть я и пообещала Дэвиду, что не уйду от него, он больше мне не верил. Как только мы вернулись домой со станции, он запер меня в комнате Люси. Я просидела там до утра. Я тебя наказываю за ложь, объяснил он мне на следующий день. Преподобный Боб тебя не изнасиловал. И пошла ты к нему одна, чтобы его совратить, а он, бедняга, не устоял перед твоими прелестями. Так и сказал. Ну что ж, ответила я ему на это, спасибо тебе, Дэвид. Спасибо за то, что ты так ценишь, какой я была тебе женой…

В тот же день он задраил окна, чтобы птичка не улетела. Зато мой добрейший муж принес мне из подвала все, что мы туда снесли в соответствии с «воскресными эдиктами». Телевизор, радиоприемник, CD-плеер, книги. А как же запрет? – удивилась я. После сегодняшней утренней службы преподобный дал мне особое разрешение, объяснил Дэвид. Я хочу, Аврора, максимально облегчить твое положение. Это за какие же такие заслуги? Заслуги тут ни при чем. Вчера ты поступила дурно, но это не значит, что я тебя разлюбил. Минуту спустя, в знак этой своей любви, он принес мне в комнату большой кухонный горшок – вместо ночной вазы. Могу тебя обрадовать, тебя отлучили от нашей церкви, сообщил он мне. Ах, тяжело вздохнула я, даже не знаю, как я сумею это пережить…

Ситуация больше смахивала на анекдот, поэтому я не отнеслась к ней серьезно. Я была уверена: еще несколько дней, и все закончится. Я не останусь с ним ни одной лишней минуты. Но шли дни, недели, месяцы, а он и не думал давать мне свободу. Из комнаты он меня выпускал, только когда приходил домой с работы, но уйти я не могла, он следил за каждым моим шагом. Если бы я попыталась бежать, он бы меня догнал и вернул. В конце концов, кто из нас двоих сильнее? Ключи от машины были у него, деньги у него, а у меня только мелочь, которую я нашла у Люси в ящике стола. Но я не теряла надежды, и один раз мне удалось улизнуть. В тот день, если ты помнишь, я позвонила Тому. После ужина Дэвид задремал в гостиной, и я вовсю понеслась к телефону-автомату, который находится в полутора милях от нашего дома. Эх, если бы у меня хватило духу залезть к Дэвиду в карман и взять ключи от машины! Я не рискнула. Вскоре он проснулся и на машине в два счета меня нашел. Какое фиаско! Я даже не успела договорить фразу на автоответчик…