– А сейчас будет главное блюдо для дорогих гостей. Моя жена его очень хорошо готовит! Кялля-пача!

В большой кастрюле внесли дымящуюся похлёбку серого цвета, которую затем разлили по тарелкам и расставили перед снова усевшимися за стол игроками. В отдельной пиале подали измельчённый чеснок с уксусом.

Сытые гости лениво принялись за суп. Валида, незнакомая с этим кушаньем, осторожно наклонилась над своей тарелкой, подглядела, как остальные приправляют похлёбку чесночным соусом, сделала так же и попробовала одну ложку.

– Вкусно. А что это такое?

Сидевший рядом Гасан охотно растолковал:

– Варёная баранья голова. И ноги…

– Г-голова? – Валида была личностью современной и к изыскам традиционной национальной кухни неприспособленной. – А что, её варят вот так, вместе со всякими там… зубами, мозгами?

– О да, – быстро сказал Фархад, – и ещё с глазами!

Тяжело задышав, Валида опустила взгляд и всмотрелась в бесформенные куски мяса. Она заставила себя проглотить ещё одну ложку кушанья и ещё, ведь ей вовсе не хотелось обидеть хозяев дома. От усталости, недосыпа и страха перед похлёбкой вся реальность исказилась, и вот померещилось Валиде, что из глубины тарелки, расталкивая все прочие мясные обрезки, всплыл, словно Кракен со дна морского, и уставился на неё мутным прямоугольным зрачком бараний глаз, обрамлённый редкими длинными ресницами. Валида вперилась в ответ обоими своими. Бараний глаз как будто бы вздохнул, нырнул в бульон и снова вынырнул – подмигнул ей.

Валида закричала, вскочила, опрокинув бесценный стул, и потеряла сознание.

Алтай сидел на складном табурете, почти упираясь коленями в лицо, и апатично перебирал в тонких пальцах всякий сор, рассыпанный по земле – мелкие камешки, доисторических моллюсков, засохшие травинки. Нюсики коренастым стражем стояла рядом и обдумывала свой первый блогерский шаг.

– Мы дозвонились! – К ним подбежала девочка-ассистентка. – Они идут.

– А зачем? Пусть остаются там, где были, – сказал Алтай. – Здесь их ничего хорошего не ждёт.

– Они же победили…

– Я не про команду. Я про этих пидоров, до которых мы дозвониться не могли. Кстати, почему?

– Э… – Ассистентка знала об отключённых телефонах, знала она также, что, если она доложит ему о них, то, по давно установившейся между гонцами и владыками традиции, влетит в первую очередь ей. – Мы не знаем. Придут – расскажут.

Когда они пришли, наполненные мясом и исполненные чувства вины, гнев Алтая встретил их, словно выставленные армией копья. Они сознались, что были соблазнены банкетом, и Алтай, не евший целый день ничего, кроме сигаретного дыма, сначала долго высказывал всё, что думает о них, затем прошёлся по их генеалогическим древам, комментируя отдельные гнилые, по его мнению, ветви, после чего, суммировав претензии, обложил всех людей страны, не умеющих и не желающих работать, а в конце прозвучало слово «постсовок». Наверное, он бы и дальше расширял круг виновных, пока сама Вселенная не была бы объявлена тупой ленивой эгоцентричной тварью, но после той части, в которой Алтай велел незадачливым координаторам убираться к чёртовой матери и больше не показываться на этом проекте, слушателей у него поубавилось, и вскоре он понял, что ворчит на меланхолично покачивающиеся травы.

– Выгнал их? – спросил подошедший Меджид, хотя весь район Хызы слышал, что выгнал. – Мне теперь новых надо искать.

– А мне по фигу! – ответил Алтай. – Устроили здесь папин дом!

– Совсем тебя не уважают, – сказала Нюсики, уверенная, что Алтая эти слова утешат.

После очередной неудачной попытки пробиться в офис человека из NerGAL, того мутного высокопоставленного типа, что посулил Алтаю золотые горы на улучшение отечественного телевидения, а затем исчез, как Злая Ведьма Запада после обливания водой, Алтай вернулся домой и отыскал коробку с письмами. Их было много, на некоторых чернила от старости совсем выцвели, и послания стали нечитаемыми – Алтай и сам не знал, для чего хранил их, разве что ради прикосновений, которые они помнили, ради отпечатков пальцев некогда любимых и давно ушедших из его или своей собственной жизни людей. Коробка пахла плесенью, по бумаге сновали микроскопические книжные сеноеды, работавшие в смертоносной диаде со временем против слов, воспоминаний и чувств. Алтай начал разбирать письма. Налево он отбрасывал конверты, надписанные девочками из эпохи его детства и юности, когда глобальная сеть ещё не опутала мир так крепко, не приблизила людей друг к другу на расстояние от глаз до дисплея, и уехавшие в другую страну родные становились чужими, а после самого последнего письма, оставшегося без ответа – мёртвыми. Направо отправлялась корреспонденция внутрисемейная, в которой могли содержаться какие-нибудь упоминания о сокровищах. Алтай вдруг подумал: до чего же иронично, что он так же, как и игроки его передачи, ищет сокровище, пытаясь разжиться подсказками или хотя бы намёками.

До наступления темноты он разбирал побледневшие строки, многословные описания погоды тех мест, где находился отправитель, банальные «весьма по вам скучаем», «надеемся на скорую встречу», и в конце концов Алтаю стало очень смешно: высокопарный стиль текстов наводил на мысль, что их писали дети, пытающиеся играть во взрослых. Чем больше он воскрешал в памяти образы своих родителей и их родителей, и их друзей, тем более наивными, по-детски весёлыми и легковерными казались они ему на фоне циничных и умудрённых чужим опытом миллениалов. Из писем было видно, как верили они, несмотря ни на что, в счастливый исход и светлое будущее. Алтай же верил, что его либо посадят за долги в тюрьму, либо тихо и мирно закопают где-нибудь между Сангачалами и Гобустаном. Хозяин X-TV был нежно привязан к своим деньгам, даже к обещанным.

Тусклый свет одинокой лампочки (Алтаю всё некогда было купить плафон или нормальную люстру, да и ради чего?) высасывал силы, словно лампочка работала не от электричества, а от жизненной энергии находившихся рядом людей. Чтобы взбодриться, Алтай закурил последнюю в пачке, драгоценную сигарету, одновременно просматривая одно из нескольких оставшихся писем, адресованное не ему, но попавшее в общую свалку. Строчки червями извивались в уставших глазах. «А что касается золота тёти Шарафат, то мне она сама перед смертью, Аллах ряхмят элясин, сказала, что…» Алтаю показалось, что он сейчас проглотил собственное сердце. Подавившись дымом, он уронил сигарету прямо на письмо. Резко дёрнул рукой, попытался смахнуть её с бумаги, она покатилась, рассыпая искры, и, несмотря на истошное «Нет!» и вопреки законам физики, эти искры, подобно крошечным семенам орхидеи, проросли в письме огненными цветами. Когда Алтай погасил начинающийся пожар одеялом, все слова в письме превратились в золу.

Он несколько раз проклял себя, обозвал такими словами, за которые другие точно поплатились бы, ударил кулаком по наличнику двери, разбил руку в кровь и стряхнул с притолоки длинноногого, как супермодель, паука. Тот решил, что стал жертвой землетрясения.

Нюсики занималась непривычным для себя делом. Она изучала теорию. Обычно ей это не требовалось, ведь благодаря врождённым талантам она и без примеров со стороны прекрасно знала, что и как делается. Но блогерство до сих пор оставалось за пределами круга её интересов, и Нюсики подписалась на все тематические страницы, которые ей удалось найти. Чем дольше она рассматривала красивые профессиональные фотографии из дорогих кафе и отелей на чужих берегах, где пляжи были чище, а море – сине́е, тем больше она завидовала хозяйкам этих аккаунтов, и тем сильнее хотелось ей заткнуть их всех за пояс. Нюсики внимательно просмотрела свой собственный профиль. Он показался ей неплохим, но слишком личным. Вот, например, трогательное фото упаковок с лекарствами от насморка и бумажных носовых платков. Лёгкая улыбка тронула ассиметричный рот Анастасии – они тогда с Алтаем оба заболели, жуткий грипп, температура и зелёная слизь из носа, но оба продолжали ходить на работу, и она размешивала для них в кипятке порошок от простуды. А потом они вместе его пили. Одна из немногих вещей, которые они делали вместе. Фотография наполнила душу Нюсики теплом. Ей даже показалось, что она снова ощущает во рту вкус того лекарства и тех выделений из носа.