«Надо же, в какой бедноте живут люди», – думала она, разглядывая двухэтажные кривобокие дома, которые держались и не рушились исключительно за счёт силы молитв их обитателей.

Остановившись возле устроенного в подворотне магазинчика с овощами и фруктами, Ясмин решила ознакомиться с миром растительной пищи: некоторые овощи и пучки зелени показались ей незнакомыми и дивными – готовить она не умела и очень гордилась тем, что по праву может называть себя бизнес-леди, а не бозбашницей[17]. Поэтому женщина, стряпавшая в их доме, невозбранно и с постоянством обманывала её, да и готовила откровенную дрянь, впрочем, Ясмин с мужем чаще питались в ресторанах (что иногда приводило к отравлениям, но Ясмин они были только в радость: после них уходили те самые лишние два килограмма, которые никому никогда не удаётся сбросить).

Она стояла и смотрела на разноцветные блестящие овощи и пронзительно-зелёные травы, и внезапно они показались ей красивыми. «Возьму и куплю их все», – подумала Ясмин, ибо не знала, что ещё можно сделать с понравившейся красивой вещью. Несколько бесформенных тёток в цветастом тряпье бросили перебирать товар и устремили всё внимание на Ясмин – таких женщин здесь видели крайне редко, и уж точно никогда не стояли они перед ящиками с картофелем и помидорами. Если бы Ясмин разбиралась в растениях, ей было бы известно, что два этих овоща принадлежат к одному семейству паслёновых, так же, как и дурман, пышными кустами прикрывающий внутренности разрушенного дома на противоположной стороне улицы. Ей бы понравились его крупные белоснежные цветы, похожие на юбку кружащейся танцовщицы фламенко, уже увядающие, чтобы дать жизнь округлым, шипастым плодам-коробочкам. И когда Ясмин безотчётно обернулась, чтобы понять, откуда неожиданно поднявшийся ветер доносит незнакомый приятный аромат, весь мир оказался заслонён высокой тёмной фигурой.

Сначала она разглядела пальто – лет десять назад это было отличное демисезонное пальто, а теперь оно не то чтобы состарилось и истрепалось, скорее, его уже коснулось тление, и по тонкому чёрному кашемиру моль рассыпала со своих крыльев волшебную пыльцу, ту, что позволяет летать, если ею натереться, и от этого ткань стала похожа на полную туманностей и галактик Вселенную. Ясмин обвела глазами Вселенную до верхних пределов и встретилась взглядом с мужчиной, настолько молодым, что он только недавно перестал зваться мальчиком. Он улыбнулся ей, и Ясмин забыла своё имя.

Она не поняла, как они разговорились. Кажется, он завёл беседу с такой непринуждённостью, словно всю жизнь только и делал, что успешно знакомился на улице с красивыми, дорого одетыми женщинами, и Ясмин не нашла предлога для того, чтобы ему не отвечать. Она поведала о себе гораздо больше, чем, как казалось ей, сама о себе знала, скрыв лишь детали, которые в тот момент показались ей пустыми и незначительными, а он рассказал, что его зовут Расим и он художник.

– Вы никогда не бывали в мастерской художника? – спросил он.

– Нет, – ответила Ясмин, которая и в музее-то ни разу не была: в родном городе её внимания требовало слишком много дел, а за границей она предпочитала посещать бутики и торговые центры. – Я не очень хорошо разбираюсь во всём этом, – прибавила она с неожиданной для себя откровенностью. – Но мне интересно посмотреть… если вы мне покажете.

И Расим повёл Ясмин в свою мастерскую. Идти до неё было полчаса в гору, поэтому очень скоро Ясмин, чьи ноги истерзала обувь на высоком каблуке, взяла под руку своего нового знакомого, и впервые это доставило ей истинное удовольствие – прогулки под руку с мужем причиняли только неудобство из-за их одинакового с Ясмин роста. Каждый шаг пронзал болью её ступни, не привыкшие к ходьбе по неблагоустроенным улицам, но где-то на уровне бёдер физическая боль плавно перевоплощалась в душевный восторг. Всю дорогу они болтали о всякой чепухе, как дети, и Ясмин не заметила, как они дошли.

– Мастерскую мне отец уступил, – сказал Расим, с трудом поворачивая ключ в замочной скважине потёртой двери. – Он тоже художник.

– Я его знаю? – спросила Ясмин.

– А ты много художников знаешь? – усмехнулся он, а Ясмин и не заметила, как они перешли на «ты».

Мастерская удивила её. Там странно пахло, не тем, к чему она привыкла, не ароматическими палочками и свечами, не дорогой косметикой и парфюмерией – запах был сладким, но удушливым. Рассохшиеся доски пола скрипели при каждом шаге, наверняка под полом жили мыши или ещё кто похуже. В дальнем углу под антресолью было что-то вроде маленькой кухоньки – пожелтевший холодильник, раковина с потрохами наружу, низкий шкаф, на нём переносная двухконфорочная электроплитка, а над ним – пара деревянных полок с банками. Со всех сторон на Ясмин смотрели картины. Они показались ей пугающими и грустными одновременно, сплошные пятна да случайные мазки, в которых Ясмин ничего не могла разобрать.

– Вот это – морской пейзаж, – объяснил ей Расим, показывая на широкое полотно, замазанное полосами всех оттенков синего и жёлтого. – А это – портрет женщины на берегу.

Ясмин посмотрела на «женщину».

– Они… красивые, – неуверенно произнесла она, внезапно почувствовав, будто в горле застрял тот самый плод дурмана, с шипами, и на глаза её навернулись слёзы. Чтобы скрыть своё смятение, Ясмин рискнула задать глупый вопрос:

– А ты умеешь рисовать… ну, по-обычному? Портреты там… Меня нарисовать сможешь? Только не в своём стиле, а типа как фотку?

Расим засмеялся, очарованный её милой непосредственностью и вопиющим невежеством.

– Смогу, конечно. Прежде, чем найти свой стиль, каждый настоящий художник сначала учится классическому рисунку. Хочешь, твой портрет нарисую?

Это было как в кино, и Ясмин не могла не согласиться.

– Но сначала мы позавтракаем! – радостно объявил Расим, а его новая знакомая начала гадать, собирается ли он заказать еду в мастерскую или отведёт её в ресторан. Но вместо этого он просто подошёл к холодильнику и вытащил из него несколько яиц и масло, а из морозильной камеры – свёрток слегка устрашающего вида. В свёртке оказался эстрагон, припасённый Расимом (он был очень хозяйственным молодым человеком) с весны.

– Любишь тархун? – Ясмин кивнула и следующие пятнадцать минут имела удовольствие наблюдать, как художник жарит кюкю[18] с тархуном, блюдо простое в приготовлении, но изысканное. Эта яичница показалась Ясмин вкуснее, чем всё, что им с мужем доводилось есть в ресторанах.

Пока Расим рисовал её, Ясмин, в такой позе развалившись на колченогой кушетке, словно это было изящнейшее канапе (она совсем не разбиралась в искусстве, но всегда знала, как вскружить голову мужчине), продолжала рассказывать о своей жизни и упомянула своего мужа, быстро прояснив ситуацию:

– Но я его не люблю. Никогда не любила.

– А зачем замуж вышла? – спросил Расим, явно шокированный таким заявлением, и тогда Ясмин осознала, насколько он молод. Ровно настолько, чтобы не понимать, как можно выйти замуж или жениться без любви. Он ожидал ответа на свой вопрос, а ей стало невыносимо стыдно – впервые в жизни. Сказать: «Он был очень богат и мог дать мне всё, что я хотела» – Ясмин вдруг показалось равносильным признанию в проституции. Наверное, у неё был очень испуганный вид, потому что Расим сказал: