Это вовсе не говорило о том, что парень решил вычеркнуть из своей жизни настоящего отца, подполковника спецназа МВД Аслана Надировича Ниязова, но свидетельствовало о том уважении, которое он испытывал к отцу приемному, манерами схожего с родным. По крайней мере, самому Ибрагиму отец запомнился именно таким — категоричным в суждениях, не признающим компромиссов, решительным и не отступающим от своих решений.

Мысли о звонке приемного отца заставили Ибрагима Владимировича вспомнить родных отца и мать. Он в глубине души понимал, что такие воспоминания его в чем-то даже ослабляют, но всегда хотел быть похожим одновременно и на Владимира Васильевича, и на Аслана Надировича. Это укрепляло его решимость.

Воспоминания приходили к нему в каком-то тумане, как будто в дыму от пылающего дома. Ведь Ибрагим уже задыхался, когда его нашел на горящей кровати брат Темирхан, схватил своими слабыми руками, взвалил на кривые, неравномерно поднятые плечи и вынес из дома, двери которого уже сгорели и не мешали выходу.

Отец тогда еще бегал там же. Именно он вынес тело уже задохнувшегося старшего брата Вали, в ту пору готовящегося стать студентом Дагестанского государственного педагогического университета, мечтающего со временем, как и мать, преподавать химию в школе. Вали в доме вообще считался маменькиным сыночком, был таким же мягким, как мать, по характеру, и послушным, беспрекословно выполнял любое указание родителей. Когда в доме начался пожар, Вали в своей комнате как раз занимался с матерью. Его, старшего сына, свою надежду на поддержку в старости, Аслан Надирович вынес первым. Он многократно пытался сделать ему искусственное дыхание, но так и не смог спасти.

После этого отец еще успел вынести из дома тело матери, тоже задохнувшейся.

А потом Ибрагиму показалось, что он услышал крик.

Продолжая кашлять, он закричал:

— Дагират!

Парень хотел было броситься в дом, но его удержал Темирхан, двумя руками ухватил за талию, оторвал от земли, не позволяя коснуться ее ногами и оттолкнуться, чтобы бежать в огонь.

В дом тем временем бросился отец, тоже услышавший крик Дагират, своей дочери.

В тот момент, когда братья уже ждали, что он вот-вот появится в дверях и на руках вынесет их сестру, дом обрушился. Сначала упала крыша. Она же своим весом, видимо, обрушила перекрытия второго этажа. От дома остались только обгорелые стены из силикатного кирпича.

Как раз к этому моменту приехали пожарные и «Скорая помощь». Но спасти кого-то оказалось невозможно, и помощь оказывать было некому. Отец с сестрой остались под завалами, а мать со старшим братом лежали во дворе без признаков жизни.

Ибрагима и Темирхана увез к себе домой начальник районной полиции. Но утром за ними уже приехали люди из районной администрации, чтобы надолго запереть в детский дом, который в сознании мальчиков ассоциировался с тюрьмой.

Вспоминать все это было больно. Особенно тяжело было думать о том, что, как потом установило следствие, это был умышленный поджог. Но виновных тогда так и не нашли. Хотя люди поговаривали разное. Были выслушаны и версии о мести бандитов. Подполковник Ниязов слыл бескомпромиссным борцом с ними. Но найти по горячим следам никого не сумели. Потом рассматривалась версия о коллегах, стремящихся занять пост Аслана Надировича. Никаких доказательств опять не было найдено, а на пост назначили вообще человека, приехавшего из Дербента. В результате обвинение никому не было предъявлено, не с кого было спросить.

При думах об этом кровь бурлила в груди мальчишки, как потом уже и взрослого офицера, и била в голову. Лицо его краснело и, видимо, поднималось давление. Ибрагим Владимирович иногда начинал кашлять, сперва легонько, а потом все громче и громче.

По этому поводу он даже обращался к врачу, опасаясь, что кашель когда-нибудь может подвести его и выдать противнику. Кашель у спецназовца почти то же самое, что и храп — вещь совершенно ненужная и недопустимая. Хорошо еще, что он не был постоянным.

Врач сказал, что это психосоматический кашель, а легкие у старшего лейтенанта, тогда еще командира взвода в разведывательной роте батальона специального назначения, чистые и развитые, и направил его к гипнологу. Тот сказал, что сеансов предстоит провести немало. Их будет как минимум двенадцать, и то только для начала. Лишь потом доктору, может быть, и станет ясно, что тут да как.

Однако такое лечение офицеру спецназа было противопоказано. Оно пробивало психику и делало его внушаемым, что конечно же является недопустимым для любого военного человека.

К счастью, со временем психосоматический кашель стал проходить. Теперь этот недуг подступал к Ибрагиму Владимировичу лишь изредка, когда его что-то подталкивало к воспоминаниям о том трагическом вечере.

— Идем той галереей, — распорядился Ибрагим Владимирович, указал на тоннель, где сам только что захватил пару пленных, и обосновал свой выбор: — Эмир может не дождаться людей, посланных на склад за продуктами, и отправит туда еще кого-то. Нам навстречу. Потому идти будем тихо, желательно с минимальным использованием света. По двум другим галереям пойдут по два человека — сапер с бойцом.

— Это самый дальний путь, — то ли сообщил командиру роты, то ли возразил ему старший лейтенант Соколовский.

При этом он протягивал Крушинину чертеж подземных ходов, кое-как выполненный двумя пленниками.

— Анчар, ответь! Нурсултанов тебя вызывает! — раздалось в наушниках.

Видимо, Латиф Абдулмеджидович напялил на голову шлем ефрейтора Ногаева, а связь тот подключил на своем КРУСе. У подполковника юстиции, как помнил Крушинин, была очень мелкая голова, просто до неестественности, прямо как у ребенка. Да и плечи были детской ширины. Поэтому солдатский шлем должен был смотреться на нем комично.

Представляя это, Ибрагим Владимирович улыбнулся. Хорошо, что было темно, и ему никому не пришлось объяснять причину своей улыбчивости. Но, памятуя кошачью способность глаз лейтенанта Кротова, командир роты еще и рукой лицо прикрыл, словно бы микрофон поправлял.

— Я — Анчар! Слушаю вас внимательно, Латиф Абдулмеджидович. Проблемы возникли?

— Нет, старлей. У меня все нормально. Если и есть проблемы, то у тебя. Снайпер Росгвардии быстро отыскал наблюдателя. У него винтовка с хорошим тепловизором. Но это произошло как раз в тот момент, когда твои парни привели ко мне на допрос пару пленников. Снайпер говорит, что наблюдатель их рассмотрел, потом убрал в сторону бинокль и сразу начал что-то докладывать кому-то по связи. Снайпер думает, что он говорил именно о пленниках. И я так же считаю.

— Надо было наблюдателя сразу снимать! Винтовка-то позволяет?

— Позволяет. Крупнокалиберная, «Сумрак» называется, самая дальнобойная в мире.

— Пусть тогда сейчас снимает, иначе он еще что-то доложить успеет. Прикажите ему посматривать. Туда, наверх, бандитский снайпер с «Кордом» просился. Эмир его пока не пустил. «Корд» стреляет слишком громко. Главарь банды опасается, что вы услышите пальбу и место определите. Кстати, наблюдателя он тоже может подменить. Снимать надо любого, кто там появится.