они останавливались у ворот, здоровались, вертелись, смеялись, на тротуаре у ворот стоял веселый шум, какой бывал в деревне на храмовом празднике или на базаре, куда ездила вдова Сова с корабликами. Я должен был пройти через эту веселую толпу и войти в ворота. Я на минуту задумался, как я через них пройду, а потом пересек улицу и, улыбаясь, смешался с веселой толпой. И тут, когда я очутился в толпе, и на меня уставились со всех сторон чужие незнакомые лица, я впервые испытал, что значит «остановилось дыхание». Впрочем, ничего в этом не было удивительного — дыхание останавливалось у меня всю дорогу, но я этого не сознавал и должен был опять чуть-чуть улыбнуться. Я пробирался к воротам и не заметил, как в них очутился. Когда же я оказался в зале, я увидел какого-то человека в одежде, напоминавшей униформу, он позванивал связкою ключей и был похож на часового, но это был школьный сторож, и тут меня сразу охватила какая-то тоска. Может, она была во мне, когда я еще шел по дороге, а понял я это только теперь, но я опять должен был улыбнуться. Наверное, это естественно и нормально, думал я, ведь я пришел сюда первый раз. Потом я увидел мраморного старца, опутанного змеями, с мальчиками по бокам, и догадался, что вижу Лаокоона. Я вошел на лестницу, смешался с толпой незнакомых мальчиков, и дыхание у меня стало останавливаться еще чаще, чем до сих пор, а тоска немного усилилась. Но это было естественно, ведь с каждым шагом я приближался к своему классу, и мне приходилось все время улыбаться. Я старался идти как можно независимей и делать вид, что все нормально, я чувствовал, что в толпе, которая меня окружает, могут быть мальчики из моего класса, в который я иду, и они меня потом узнают. Толпа внесла меня в коридор на третьем этаже, и там какая-то меньшая, стихийная волна придвинула меня к открытым дверям. Так вот где мой класс! Я попытался сделать вдох, но к растущей тоске и остановившемуся дыханию прибавилось еще и сердцебиение — так вот где мой класс! Я улыбнулся снова, но эта улыбка была уже совсем другой. Меня охватила страшная тоска, будто я прыгал с моста в воду, а сердце колотилось, как колокол. Мне вдруг показалось, будто всю дорогу сюда меня кто-то преследовал…

Теперь я, однако, стоял в дверях большой комнаты с окнами, ступеньками и кафедрой, с доской и печкой, здесь слегка пахло вымытым полом, мелом и лаком… И тут мне пришлось быстро войти внутрь, мне даже показалось, что меня кто-то подтолкнул и при этом что-то сказал… Я с удивлением и смущением осмотрелся, некоторые парты были наполовину заняты, другие свободны, особенно в том ряду, который шел вдоль окон, там стоял шум, по это сзади, а спереди парты были свободны, и я направился туда. Мне пришлось пройти через весь класс, мимо шумящих мальчиков на партах, в проходах и у кафедры. Я прошел мимо них, сел на вторую парту у окна и теперь, когда сел, опять постарался отдышаться. Почему меня должен был кто-то преследовать? Каждому известно, что я иду не куда-нибудь, а в школу. Куда мне еще идти, на базар? И кто мог меня преследовать — судьба? Господи, и как это могло прийти мне в голову — ведь никогда раньше мне ничего подобного не казалось. Они не заметили, что в класс вошел новенький, чужой, нодумал я, но как только они заметят, то, конечно, ие оставят меня в покое. Вот сейчас они меня увидят, подойдут ко мне и начнут со мной разговаривать. Не мог же я сам к ним подойти и начать разговор, раз я никого ие знаю. Я и в самом деле был чужой среди незнакомых, это было ясно, мне даже не очень хотелось смотреть по сторонам, чтобы не подумали, что я за кем-то слежу. Я только чуть-чуть поднял голову и посмотрел в окно, которое было приоткрыто, а за ним виднелись кроны деревьев Штернбергского парка.

Потом я как-то уловил, что перед кафедрой мелькнул какой-то ученик. На нем был красивый темный джемпер и светлые брюки-манчестерки, волосы темные и растрепанные, носки спущенные, на нахмуренном загорелом лице — неприязненный взгляд. Он промелькнул вроде бы от приоткрытого окна, и мне показалось, что он сюда прыгнул прямо с деревьев, зеленевших за окном. Я увидел, что он приближается ко мне…

— Здесь сижу я и Минек, — произнес он и показал на вторую парту. Он, должно быть, сказал еще что-то, но я уже не слышал, и вообще в эту минуту я потерял дар речи. Я растерянно встал и пошел к третьей парте, чтобы не перечить ему. Но как только я снова уселся, вышел один из той группы, которая стояла сзади, и сказал:

— Исчезни ты, волк. Здесь сидим мы.

Все сбежались так быстро, что я не успел перевести дыхание. Я даже не понял, как очутился в углу за кафедрой — лишь бы не занять чужого места и ни с кем не ссориться. И зачем я пришел так рано, пролетело у меня в голове, зачем я сел куда-то, а не подождал, пока прозвенит звонок, и почему он назвал меня «волк»? Я на волка не похож: я не черный и нет у меня больших зубов, но парень был сильный, и руки он держал в карманах… О господи, ведь я, правда, совсем чужой здесь… Я перевел взгляд на деревья, которые качались за окном, смотрел на портреты двух президентов, висевшие над кафедрой, на старого, ушедшего с поста два года назад, а теперь заболевшего, и на нового, нынешнего,— над ними висел крест. На кафедре лежала белая веточка. Я уже не знал, куда деваться, хоть провались сквозь землю — сквозь черный вымытый паркет. И тут мне показалось, что я перехватил взгляд мальчика в темном джемпере и светлых манчестерках, который прогнал меня с места. Он стоял возле своей парты, что-то жевал, глядя на меня враждебно исподлобья, из-под растрепанных волос. Я понял, что так он смотрит на меня довольно долго. Увидел я, что на меня смотрит и тот сильный с третьей парты, который назвал меня «волком», что руки у него все еще в карманах, что за мной наблюдают и многие другие из сидящих и стоящих у задних парт, а я забился в угол как овца и мог каждую минуту стать предметом