Булюк-Гирей не произнес ни слова. Лицо его, как и прежде, оставалось безмятежным. «Интересно, о чем он сейчас думает? — невольно подивился выдержке племянника Сагиб. — Он хочет жить. Разве много нужно человеку на этом свете? Только жизнь! Пусть несчастная, пусть она будет перетянута цепями, но жизнь!»

— У тебя есть выбор! — Хан хлопнул в ладоши. Вошла молодая наложница с золотым подносом в руках. — Все находится в руках Всевышнего… Вот, видишь, на этом золотом подносе две грамоты. Ты должен выбрать одну из них. В каждой кроется твоя судьба. Аллах, сделай так, чтобы она была благосклонна к тебе. Одна грамота из Казани. Если ты возьмешь ее, значит, тебя ждет казанский престол. Вторая грамота от мурзы Юсуфа… Он просит, чтобы я заточил тебя в крепость. Смелее! Выбирай! — Хан слегка подтолкнул Булюка вперед. Он даже как будто жалел племянника, голос у него был тихий, сочувствующий.

Булюк посмотрел на Сагиб-Гирея и произнес:

— Твоя воля будет исполнена, великий хан. — Юноша подошел к подносу и уверенно взял одну из грамот.

— Читай! От кого послание?! — потребовал хан. Булюк медленно освободил письмо от голубой тисненой ленты и острым взором впился в бумагу.

— Письмо от мурзы Юсуфа, — протянул он его Сагибу.

Хан взял бумагу, развел руками.

— Вот видишь. Ты сам выбрал свою судьбу. Как же я осмелюсь пойти против воли Аллаха? — скривились в усмешке его губы. — Стража! — выкрикнул хан.

Вбежали несколько человек с саблями в руках.

— Взять его! — показал он взглядом на стоявшего рядом племянника. — И бросить в Инкерманскую крепость. Это воля самого Аллаха!

Булюка схватили за руки, да так, что затрещал воротник. Теперь он был пленником.

— Следить за ним строго, чтоб и не помышлял о побеге, — распорядился крымский правитель.

— Будет исполнено, великий хан! — поклонился старший стражник, и охрана покинула покои.

Оставшись один, Сагиб-Гирей решил отписать послание в Стамбул султану Сулейману.

— Немедленно позвать ко мне хаджи Якуба! — крикнул он.

В покои вошел крепкий мужчина в темном, как у дервиша, одеянии, смиренно поклонился и стал ждать, что скажет хан. Лицо у него было безразличное, но под этой маской равнодушия скрывался сильный характер. Кому как не ему доверены все тайны крымского хана.

— Пиши, — произнес Сагиб-Гирей. Хан проследил за тем, как хаджи сел на стул, разгладил бумагу и взялся за перо. — «О мудрейший из мудрых, светлейший из светлейших, самая яркая звезда на небосводе, теплота сердца моего, радость моей души, повелитель всех стран и народов, избранник самого Аллаха и достойнейший из самых достойных учеников Мухаммеда, султан Сулейман Великолепный. Посмел нарушить твой покой раб из Крымского улуса, хан Сагиб-Гирей. Сообщаю тебе, солнцу всей моей жизни, что на третью луну, в месяц Рамазан прибыл гонец из Казанского ханства и сообщил, что престол казанский свободен. Бывший хан Казани, Сафа-Гирей, раб твой, уже находится в райских кущах и слушает пение божественных птиц. Казанцы же просят, о величайший из всех смертных, чтобы ты соизволил отпустить к ним на ханство моего племянника Девлет-Гирея. К просьбе казанцев я присоединяюсь и рад был бы видеть на Казанском ханстве раба твоего Девлет-Гирея. А на том целую драгоценные твои туфли и припадаю к священным стопам. Вечный раб твой крымский хан Сагиб-Гирей».

Хаджи макнул заточенную палочку в чернила и вывел на нежном пергаменте последнее слово. Стал ждать, что же еще скажет Сагиб-Гирей.

Но хан молчал. Он уже забыл о хаджи, присел на мягкие подушки и надолго задумался.

«Нужно обязательно выманить этого негодника Девлет-Гирея. Султан его пригрел, обласкал. Он находится в большой чести у Сулеймана. Вхож даже в султанский дворец. Сулейман Кануни балует его непомерно. Он дарит ему рубины и своих наложниц. Мне же от султана перепадают только жалкие подачки. Визири давно предупреждали меня, что Девлет-Гирей хочет занять мое место. Ему не терпится стать крымским ханом. И он даже не думает скрывать это. Этот шакал ждет, когда я сложу голову где-нибудь в горах у черкесов. Все время приходится остерегаться, что он подошлет ко мне убийц. А сам с почетом въедет в Бахчэ-Сарай. Мне следует опередить его. Я убью Девлет-Гирея, как только он переступит границу моего ханства! Главное выманить его из Оттоманской империи».

— Это письмо вместе с изумрудами и золотом сегодня же должно отправиться в Стамбул!

Хаджи Якуб поклонился и, перевязав письмо атласной бечевой, вышел.

У Благовещенского собора, в небольшой деревянной избе, где помещался Челобитный приказ, уже с раннего утра было многолюдно. В прихожей, сняв шапки, тесно толпился черный люд, кто с жалобой на бесчинства «лучших людей», как называла себя московская знать, а кто с просьбой. Несколько монахов ябедничали на протоиерея,[38]здесь же, поснимав дружно шапки, стояли и боярские дети.[39]Прибыли дворяне из-под самого Новгорода просить службы и жалованья у царя Ивана Васильевича. А в дальней комнатке было по-деловому тихо, только иногда доходил окрик рассерженного стрельца, охранявшего приказ:

— Ну куды прешь! Зараза! Не приспело еще твое время!

В комнате находились Алексей Адашев и поп Сильвестр. Последний появился во дворце недавно, но государь уже проникся к нему доверием и по просьбе митрополита зачислил его в приказ.

— Вот и я об том же толкую, — гудел священник. — Мы от страха должны огнем прикрыться. Огнем-то мы и спасемся от басурман, и знамя Христово уцелеет. А потому не надо бы поход на Казань откладывать, весной бы и пойти! Митрополит, блаженнейший наш, того же мнения.

Алексей Адашев согласно кивнул, крикнул дьяка. Скоро явился и тот — маленький мужичонка в длинном не по росту кафтане.

— Пиши государево слово, — наказал Алексей Адашев. — Я, самодержец всея Руси Иван Четвертый Васильевич Второй, послал гонцов во все дальние и близкие земли: Новгород, Псков, Владимир, Коломну, Суздаль… Пусть воеводы собирают дружины и идут к стольному городу Москве. Весной сего года мы идем походом на Казань, воевать их земли, — уверенно диктовал Алексей Адашев от имени государя. — Кажись, все?

— Сделано, — перекрестил лоб отец Сильвестр, — накажем магометан, чтоб наперед им было неповадно своеволить.

— Отправишь гонцов во все концы, — продолжал окольничий, обращаясь к дьяку. — А с Лобного места пусть зачитают воззвание государя, что собирается дружина. Каждый холоп, поступивший на службу и ставший воинником, будет иметь жалованье,[40]дворяне получат оклад,[41]вор же, вошедший в дружину, будет прощен. А теперь ступай! Эй, кто там! — крикнул он стрельцу, стоявшему у порога. — Зови!