— Тебе нужно будет отправить в Ногаи еще одного человека. Надо известить моего отца о хитростях Нур-Али и Кулшерифа. Им захотелось отнять у меня и моего сына казанский престол! — Женщина посмотрела на Кучака и вдруг увидела, что у самого виска улана волос был светлее. «Стареет», — подумала Сююн-Бике. — Все это должно выполняться в полной тайне. Я молю Аллаха, чтобы он услышал наши молитвы и сделал так, как мы задумали. — Бике провела ладонями по своему красивому смугловатому лицу. — Пошлешь — также тайно — послов и в Крымское ханство. Нужно будет склонить Сагиб-Гирея на нашу сторону, он не должен пойти против завещания своего брата. И к тому же крымский хан — должник мурзы Юсуфа. Отец помогал ему в войне с неверными. Сагиб-Гирей не посмеет отказать в просьбе поддержать меня! Пусть наши послы не скупятся на обещания и золото, пусть они ищут в окружении хана тех, кто мог бы повлиять на его решение. Что ты еще знаешь от своих людей?

С улицы продолжала раздаваться громкая речь. Базарный день был в разгаре, и купцы на всех языках зазывали покупателей, расхваливая товар. Кучак поймал себя на мысли, что ему хочется взять в ладони красивую голову бике и целовать эту женщину долго и страстно. Он бы приник к ее спелым, словно вишни, губам, касался бы пальцами нежной, как персидский бархат, кожи… Бике ждала ответа.

— Вчера вечером казаки поймали урусского лазутчика. Под пытками тот признался, что царь Иван собирается идти войной на Казань. — Кучак увидел, как вспыхнули глаза Сююн-Бике.

— Что еще сказал урусский лазутчик?

— Он не успел сказать много… Переусердствовали палачи. Во главе урусского войска пойдет сам царь. За эти два года они отлили много пушек. Каждый князь будет воеводой и поведет свой полк. Полк, который возглавит урусский царь, будет вооружен пищалями.

Бике не перебивала улана. Хрупкими тонкими пальцами она поправила на высокой груди ожерелье из жемчуга. Кучак поймал глазами это движение, и его взгляд остановился на ее гибкой шее.

— Может быть, нам еще отправить послов в Хаджи-Тархан на случай войны с Москвой?

— Никто нам сейчас не поможет. Скорее всего, Казани придется рассчитывать только на собственные силы. Хаджи-Тархан ослаб и не пойдет против Руси. На службе у царя Ивана находится сейчас и сын астраханского хана — Ядигер. Крымский хан тоже не сможет помочь нам, он занят распрями со своим племянником Девлет-Гиреем. Сейчас тот находится в Блистательной Порте, и ему покровительствует сам Сулейман.

— Ты неплохо знаешь дела своих соседей, моя госпожа, — удивился улан.

— Мне приходится порой забывать, что я женщина, и я вынуждена заниматься мужскими делами, — лукаво улыбнулась Сююн-Бике. — К тому же я была женой Сафа-Гирея, а он не прятал от меня своих тайн. Отец тоже не хочет войны с неверными. Он очень дорожит дружбой с царем Иваном. Сейчас для него этот мир дороже былой ногайской славы!

— Постарел Юсуф, — поспешил согласиться Кучак. Но, взглянув на Сююн-Бике, он тут же пожалел о сказанном.

— Ты не знаешь моего отца! — вскинула она подбородок. — Мурза заботится о своей Орде!

— Какой же ты видишь выход? — осторожно, чтобы не вызвать новую волну гнева, поинтересовался Кучак.

Сююн-Бике не спешила с ответом. А улан наблюдал за ней, украдкой рассматривая ее стройную фигуру.

— Есть выход! Народ устал от войны, он давно ищет мира. Надо отвлечь людей от невзгод и украсить их жизнь праздниками. В Казани нужна библиотека, какая была в Александрии. Вход в библиотеку должен быть свободным для каждого — эмира, дервиша. — Сююн-Бике все более увлекалась. И улан вдруг понял, что он, в сущности, мало знает бике. Такой восторженной ему приходилось видеть ее впервые. — Я построю эту библиотеку из камня! — продолжала она вдохновенно. — Я прикажу расписать парадную ее часть изображениями птиц, львов и тигров. Книги мы купим в Ливонии, Польше, Турции. Я приглашу художников из Европы — пусть они распишут и библиотеку, и ханский дворец. А архитекторы из Турции построят каменные мечети и минареты, которым суждено будет пережить века. В городе я открою много медресе, где сможет учиться каждый желающий. При мечети Кулшерифа наиболее способные смогут продолжить свое образование…

— Бике! — прервал Кучак любимую женщину. — Мусульмане не смогут понять ни тебя, ни твоих начинаний! Неужели ты не видишь, что ханство стоит на пороге большой войны?! Урусский царь построил на границе нашего ханства города. Он все больше теснит нас! А скоро царь Иван придет сюда. Не библиотека нужна, а пушки, которые смогли бы защитить город! Сейчас самое время, чтобы просить помощи у Сулеймана, именно он поможет отстоять ханство! Янычары — хорошие воины!

— Я не могу согласиться с тобой, — мягко возразила Сююн-Бике. — Да! Казани нужны пушки. Казань действительно стоит на пороге большой войны! Но казанцам нужны также дворцы и библиотеки. Мой народ не должен постоянно думать об опасности.

— Но мусульмане всегда будут видеть в тебе только женщину, а не правителя! Ты подумала об этом, бике?!

— А разве женщины не стояли во главе нашего ханства? Вспомни Ковгоршад!

Кучак прижал руки к груди. Эта женщина поражала его все больше.

— Прости меня, бике, но ты дочь ногайского мурзы! Ты не можешь знать всего того, что хотят казанцы. Для этого нужно родиться на этой земле!

Сююн-Бике не обиделась.

— Ты прав! Я родом из Ногайской Орды. Но Казань сделалась моим родным городом. Здесь прошли мои лучшие годы. Здесь я была любима и любила!

Митрополит Макарий наказал Ивана Васильевича. На исповеди государь признался, что прелюбодействовал — совратил молоденькую девку дворовую, которая и понесла от него, за что с бесчестием была выгнана прочь из дворца. Дворня во гневе хотела растоптать бесстыдницу, но в ее судьбу вмешался прибывший из Новгорода по приглашению митрополита священник Сильвестр. Поп вступился за поруганную девку и взял ее под свою опеку.

— Иконы будешь протирать в Архангельском соборе. И по хозяйству поможешь. Ежели свое дело исполнять будешь справно, тогда не прогоню, — посмотрел он строго.

«А хороша девка, — думал поп, — понятно, почему государь во грех залез. Не сумел устоять перед искушением. Не укрепил его Господь в нужную минуту. Молиться ему следует, да поболее, тогда, глядишь, и дурь вся выветрится!»

А митрополит Макарий выслушал исповедь Ивана Васильевича, не перебив ни разу, и только потом наложил епитимью.

— Молись, Ивашка, — сурово глаголил митрополит, — денно и нощно молись. По тысяче поклонов бей! И чтобы слезы твои и раскаяние до самого Господа Бога докатились, и чтобы и сомнения у него не было, что ты раскаиваешься в содеянном. Иначе ни я, ни Бог наш Иисус грехов тебе не отпустим, так и помрешь во грехах, окаянный! И запомни, Ивашка, церковь да Бог, они посильнее государевой власти будут!

И самодержец Иван Васильевич усердствовал. Молился подолгу. Недосыпал ночей, недоедал, а когда митрополит Макарий заметил старания царя и разглядел его впалые от бдения щеки, решил отменить епитимью раньше срока.