Но какова здесь связь с идеей о том, что отсутствие контроля соприкасается с нашей главной концепцией унижения как намеренного отказа признавать человека человеком? Сартр предоставляет нам полезный инструментарий для обсуждения взаимосвязи между унижением как потерей контроля, то есть свободы выбора, и унижением как отказом признавать человека человеком.

По Сартру, видеть в людях их человеческие стороны – значит признавать за ними свободу принимать жизненно важные решения, тогда как видеть человека как вещь, как «тело» – значит видеть его несвободным. Когда кто-то отрицает собственную способность быть свободным (Сартр именует это «недобросовестностью»), мы считаем, что его поведением управляют ярлыки, навешиваемые на него извне. В классическом сартровском примере официант ведет себя как марионетка27. В своих действиях официант руководствуется не присущей ему человечностью, а рамками роли, которую играет, как будто эта роль заменяет ему душу. Хозяин тела или исполнитель роли как таковой не воспринимается нами как человек в полном смысле этого слова до тех пор, пока мы рассматриваем его исключительно в контексте самого его тела или роли, которую он исполняет; иными словами, пока мы не видим в нем свободного агента, способного влиять на ход своей жизни. Выше я уже обозначил позицию Сартра касательно того, что люди не имеют своей природы, однако теперь следует поместить ее в некоторые ограничивающие рамки. Люди не имеют природы в том смысле, что им не присущ набор «характерных» качеств или потенций, которые бы четко определяли их уникальный и неповторимый жизненный путь. Каждый человек обладает принципиальной возможностью в любой момент начать жизнь с чистого листа вне зависимости от вектора, определявшего его жизнь в прошлом. В определенном смысле эта свобода выбора жизненного пути является той единственной составляющей природы человека, которая отличает его от животных и вещей. Пусть людям не присуще ничто характерное, однако в таком смысле они все же обладают своей природой.

Дискуссии о двойственности понятия «природы» человека ведутся уже давно. Тот же Маркс отрицает факт существования человеческой природы, однако утверждает, что человек всегда способен к восстанию против окружающей его действительности. Иначе говоря, по мнению Маркса, в человеке невозможно убить бунтарскую природу, ее можно лишь на время парализовать. Утверждение о том, что люди – свободные существа, столь же онтологично, как и декартовское определение материи через свойство протяженности и души через способность мыслить. Игнорировать чью-то способность к свободе – значит не считать адресата подобного обращения за человека. Садист обращается со своей жертвой как с простым телом, не рассматривая ее как свободного агента. Иными словами, он не рассматривает ее как человека. Соответственно, мазохист – это тот, кто демонстрирует мучителю свою полную несвободу. Все вместе это называется игрой в унижение.

Отношения между садистом и мазохистом, в особенности сексуального характера, предполагают бесчеловечное отношение к связанной жертве, которая позволяет растлителю реализовывать его фантазии о вседозволенности. Как и в случае с отношениями «господин – раб», на деле выходит, что такая установка противоречит сама себе. Претендующий на вседозволенность стремится к признанию своего абсолютного превосходства над жертвой. Однако такое признание будет иметь ценность только в случае, если будет исходить от свободного агента, то есть от полноценной личности. Поэтому бесчеловечное обращение с людьми по большей части происходит «понарошку». А значит, такое обращение по сути не предполагает отрицания человечности другого на онтологическом уровне, оно лишь отвергает его свободу в рамках определенной системы отношений. Отказ считать другого полноправным членом человеческого сообщества может выражаться в ограничении его свободы и демонстративных жестах, имеющих целью показать, до какой степени он не властен над своей судьбой. Такова связь между унижением как отвержением и унижением как потерей контроля.

Здесь может возникнуть вопрос: как и насколько концепция унижения как лишения человека свободы, то есть препятствования в принятии им решений касательно собственных жизненно важных интересов, совместима с рассмотренным выше представлением о людях как о существах, всеми средствами пытающихся избежать принятия решений? Ответ очевиден: между представлением о людях, руководствующихся привычками и набором стандартных и не требующих принятия решений процедур в повседневной жизни, и представлением об их способности принимать решения в любой момент (если они того пожелают) вопреки существованию таких привычек и процедур нет никаких противоречий ни в теории, ни на практике.

Однако вернемся к основной проблеме. Главный тезис настоящего раздела заключается в том, что унижение как умаление человеческой свободы и контроля подпадает под идею унижения как отказа людям в их человечности. Это утверждение представляется справедливым, если мы приравниваем отказ считать людей людьми к отказу им в способности к свободному выбору, ведь прежде всего именно такая свобода, а не обладание вещами делает человека человеком.

Я рассмотрел связь между двумя способами понимания унижения, а именно понимания унижения как отказа человеку в человеческом общежитии и как радикального ущемления другого в свободе распоряжения самим собой. Однако какая бы из этих концепций ни была принята нами на вооружение в качестве основной, анализ унижения как понятия неизбежно ведет нас к парадоксу. Непосредственно к этому парадоксу я и обращаюсь в следующем разделе.

Парадокс оскорбления и унижения

Понятия «оскорбление» и «унижение» составляют континуум. Унижение представляет собой крайний случай оскорбления, тогда как значение обоих этих слов связано с ущербом чести и достоинству. Однако же в рамках данной книги я провожу качественное различие между ними. Термин «оскорбление» означает нанесение ущерба социальному достоинству, тогда как «унижение» – это скорее нанесение ущерба самоуважению. Оскорбления могут негативно сказываться на самооценке оскорбляемого, тогда как унижение ущемляет его чувство собственной непреходящей ценности.

Графически парадокс унижения может быть выражен следующим образом: если Каину ставят печать на лбу, в этом нет ничего дурного, так как он ее заслуживает. Однако если печатью Каина по ошибке помечают лоб Авеля, Авель не должен принимать это слишком близко к сердцу, ведь он прекрасно знает, что не проливал крови. Ему не стоит думать о себе плохо только лишь потому, что печать Каина по ошибке поставили ему на лоб.

Оскорбление является социальным злом вследствие ущерба, наносимого им оскорбляемому в глазах окружающих. Однако если жертва унижения имеет резон считать свое самоуважение ущемленным, то такое унижение лишено всяких под собой оснований. Ибо если суть унижения, как уже говорилось выше, сводится к обоснованной критике, то оно будет способствовать изменению способа самооценки унижаемого, при этом не нанося ущерба его самоуважению. Если же унижение необоснованно, то оно не должно негативным образом сказываться на самооценке, не говоря уже о самоуважении. Парадокс унижения возвращает нас к стоицистскому подходу к проблеме, в соответствии с которым чувствовать себя униженным неразумно. Иными словами, люди могут быть подвержены унижению в психологическом, но никак не в нормативном смысле.