пройтись пешком. Когда вы переходили дорогу у Пятьдесят седьмой улицы, ты застрял на островке посреди потоков транспорта, бездумно рассматривая проползавшие мимо машины. Внезапно твой рассеянный взгляд упал на такси в десяти футах от тебя, и ты остолбенел, увидев на заднем сиденье Дика и Миллисент. Они смотрели в другую сторону и определенно не заметили вас с Эрмой, так же как и она их.

– Куда это мы забрели? – спросила она. – Я ужасно устала. Давай уедем в Шотландию. Там мы будем кататься на пони. Мы уже староваты для прогулок пешком.

Ты не испытал абсолютно никаких чувств, кроме любопытства. У тебя в голове не укладывалось, что Дик… Тем более что он был женат на Мэри Элейр Кэрью Беллоуз. Впрочем, это было забавно. О, это было даже пикантно!

На следующий день, в субботу, вы с Диком не виделись. Вечером ты отправился на Восемьдесят пятую улицу пораньше. Полистав вечернюю газету, ты улучил нужный момент и как бы между прочим спросил Миллисент, глядя ей прямо в глаза:

– Скажи, ты виделась с Диком после той встречи у нас в офисе?

– С Диком? Ты имеешь в виду мистера Карра? – Она даже бровью не повела.

– Да, я имею в виду мистера Карра. Ты с ним виделась?

– А как же! Мы столкнулись с ним в театре. Ты что, забыл?

– Нет. Ты была не со мной. Возможно, с мистером Пефтом, или с мистером Гоуэном, или с мистером Рокфеллером.

– Ой, вспомнила! – хихикнула она. – Я тогда была с Грейс. Она сказала, что он красавчик.

– Ну а потом ты его видела? Впрочем, какой смысл? Я только хотел проверить, как ты вывернешься. Вчера вечером я видел вас с Диком в такси на Пятой авеню. Полагаю, вы направлялись сюда? – с издевкой спросил ты, стараясь обуздать злость.

Она стояла, как всегда, бессильно опустив руки и лениво приподняв голову.

– Жаль, что ты нас видел, – сказала она. – Я не хотела, чтобы ты знал, пока дело не будет сделано.

– Да неужели?! – Ты отложил газету и уставился на нее. – Да неужели?!

– Думаю, он собирается отвалить мне кучу денег, – продолжила Миллисент. – Мы виделись с ним лишь дважды и не делали ничего такого, что пришлось бы тебе не по вкусу. Даже если бы я и согласилась, он все равно не стал бы. Он сказал, что не стал бы. Он давал мне деньги. Давным-давно, в колледже, когда я познакомилась с тобой. Ему просто меня жаль, а он такой богатый…

– Мне казалось, деньги тебя не интересуют.

– Я такого не говорила. Я сказала, что не хочу денег от тебя. Я собираюсь вытрясти из него все, что смогу. Думаю, он хочет дать мне сто тысяч долларов. Говорит, я смогу жить на проценты.

– И куда вы ходили вчера вечером?

– Мы поужинали в ресторане в центре города, чтобы все толком обговорить, а потом он отвез меня домой. Он даже не поднимался наверх.

– В какой ресторан вы ходили?

– А что? Я не обратила внимания. Он меня туда привел.

– Где вы с ним встретились?

– На углу Бродвея и Фултон-стрит.

Ты встал с места, сунул руки в карманы, подошел к окну и вернулся обратно.

– Не верю ни единому твоему слову, – заявил ты.

Она не ответила, но, увидев после долгой паузы, что ты не собираешься говорить, сказала:

– Это чистая правда. Я не стала бы врать тебе о мистере Карре.

Раньше, если о нем случайно заходил разговор, она обычно называла его Диком.

Само собой, ты больше не вытянул из нее ни слова. И все же в ту ночь, возвращаясь пешком домой, как частенько бывало, ты с удивлением обнаружил интересную вещь: тебя не слишком сильно расстроило открытие, что Дик делит с тобой ее благосклонность, но при мысли о его намерении сделать ей королевский подарок, что означало для нее финансовую независимость, ты вдруг почувствовал себя безмерно униженным.

Знал ли ты, что Дик был здесь, в этой квартире? Нет, даже сейчас ты не мог сказать наверняка. Впрочем, однажды тебе показалось, что да. Когда ты нашел надпись на бюсте. Это случилось в июне, в конце июня, незадолго до того, как Эрма отплыла в Шотландию. Ты явился сюда перед ужином и только через час или два, когда брал со стола какую-то книгу, заметил надпись. На шершавом, неполированном мраморе подставки крупными размашистыми буквами было написано: «Драчливый Билл».

– Кто это сделал? – спросил ты.

– Я. Сегодня утром. Как-то само собой взбрело в голову, – ответила она.

Ты подошел к ней поближе:

– С чего вдруг?

– Одна из студенток, которые живут в нижней квартире, дала мне карандаш. Сказала, он художественный. Наверное, это и навело меня на мысль. Хотелось опробовать его на чем-нибудь.

Но ты по-прежнему думал, что писал, скорее всего, Дик. У Миллисент слишком мало мозгов. Так это Дик или нет? Был ли он здесь? Может, да, а может, и нет. Трудно сказать…

После этого незначительного эпизода в тебе что-то сломалось. Ты понял, что нельзя сидеть сложа руки. Ты просто вынужден начать действовать. Уехать с Эрмой в Шотландию? Ха! Отправиться к Полу в Рим? Он как-никак твой сын, ты так ему и скажешь. А иначе для чего нужны сыновья? Начать жить его интересами? Конечно. Впрочем, идея оказалась не слишком долговечной.

Хорошо. Но так или иначе, ты должен хоть что-то сделать.

Ты побоялся сообщить Миллисент, что собираешься навсегда покинуть ее, побоялся увидеть на этом бесстрастном лице выражение непоколебимого недоверия. Ты просто сказал ей, что едешь один и не знаешь, когда вернешься. Она ответила, что у тебя какая-то странная манера говорить. Когда ты сообщил Дику, что нуждаешься в перемене обстановки и уезжаешь на неопределенное время, он не удивился, но явно встревожился. Ты даже не написал Джейн, которая уехала с детьми на побережье. Ты при всем желании не мог дать конкретных ответов на вопросы обеспокоенного Дика, потому что у тебя пока не имелось определенного плана.

И вот однажды вечером примерно в середине июля ты появился на Пенсильванском вокзале и сел на поезд, направлявшийся на запад. Ты убегал, трусливо поджав хвост, но сейчас это тебя нисколько не волновало. Куда ты ехал и что собирался делать? Ты ехал из ниоткуда в никуда. Ты бежал от того, от чего тебе никогда не удастся отделаться: оно навечно останется с тобой, упорное, липкое, цепкое; оно укоренилось в твоем сердце, вошло в плоть и кровь.

И не было никакого мыслимого выхода. Ты сидел в купе,