Лучше, лучше, лучше… Словно нелюбимый ребёнок, которому без конца ставят кого-то в пример. Мишка знал бы, что тут делать, если бы перед ним и впрямь был мятежный подросток, но не успокаивать же взрослого – хуже того, возможного преступника?

– А до сегодняшней ночи ты их встречал? – Старов попробовал зайти с другой стороны. Он не мог понять, что вызывает у собеседника приступы разговорчивости: не то невесть откуда взявшееся доверие, не то чрезмерная больная гордыня, не то неведомая хворь.

Котик мелко затрясся. Не в припадке – смеялся.

– Спросишь тоже… Конечно, встречал ублюдка! Это он моё место украл… Ну и что, помогло оно ему? Всё равно я лучше!

– А второго?

– Второго?... А, второй… Да…

– Имена можешь назвать?

Котик прикрыл глаза и тяжко вздохнул.

– Нельзя, – едва слышно проговорил он, будто бы самому себе.

– Нельзя?..

– Нельзя называть имена.

Что за ерунда?.. В психиатрическом отделении, конечно, такое сойдёт за милую причуду, но как неудачно для расспросов! Верховский скажет, что Мишка совершенно не справился с заданием, и будет прав…

– Ну хорошо, без имён, – нарочито доброжелательно согласился Старов. – Что же ты сделал?

– Восстановил справедливость, – торжествующе произнёс Котик и коротко рассмеялся холодным, безжизненным смехом, будто посредственный актёр, которого заставили играть маньяка. – Тебе не понять, офицер… Ты только не плачь, когда я за тобой приду. Так надо.

– Кому надо?

Котик глубже вжал затылок в подушки, задрав подбородок к равнодушному белому потолку.

– Всем, – скупо проронил он.

– Всем – значит, никому, – мягко возразил Мишка. Ему нужна была какая-нибудь зацепка, хоть прозвище, хоть намёк на приметы…

Но Котик молчал. Так, будто ему нечего было сказать. Будто и впрямь свою волю диктовало ему нечто универсальное, много большее, чем человеческий разум. Впервые за время разговора Мишку пробрал подлинный страх. Санитар ведь предупреждал… Хорошо, что он ждёт за дверью…

Нужно продолжать расспросы.

Медленно, чтобы не привлечь внимания случайным шумом, Мишка вытянул носом пахнущий хлоркой воздух. Спокойно. Верховский поручил ему это дело – значит, доверяет. Значит, с этим можно справиться.

Заново собрав распылённые страхом мысли, офицер Старов взялся за следующий вопрос.

***

«…Я думаю иногда о том, в чём измеряется людское признание. Не в деньгах, само собой, и не в вещах, от которых некуда деться в наш изобильный век. Когда мне пожимают руку и поздравляют с удачной публикацией или с успешно защитившимся аспирантом, я очень хорошо понимаю, что это пустая формальность, в лучшем случае прикрывающая равнодушие, а в худшем – неприязнь. Но вот когда Гена Вяземский сообщил десять лет тому назад, что назвал сына в мою честь, мне подумалось, что трудно изобрести награду значимее. Значит, для доброго моего друга я – по-настоящему хороший человек…»

Полувыцветшие чернильные строки бессильно отпустили внимание, и Яр отложил тетрадь на стол – раскрытой, чтобы, когда вновь станет совсем невмоготу, на пару мгновений вновь успокоиться чтением. Встал, прошёлся взад-вперёд, скользя взглядом по хаотичным ложно-мраморным прожилкам на напольной плитке. За закрытыми окнами кухни догорало бледное солнце. Телефон молчал. За весь день он оживился лишь однажды: журналистка Светлана то ли что-то прознала и жаждала получить подробности из первых рук, то ли попросту желала договориться об очередной ни к чему не обязывающей встрече. Яр, соблюдая легенду, не притронулся к трубке. Для всех, кроме Верховского, он при смерти в центральной больнице. Ни с кем, кроме Верховского, разговаривать нельзя.

Не то чтобы начальнику можно доверять…

Яр остановился у окна, не смея раздёрнуть полупрозрачные занавески. Нет ни одного неопровержимого доказательства, что Верховский сам не замешан в происходящем. Эта простая мысль пришла в немного посвежевшую голову где-то после полудня, когда, измотанный бездействием, Яр принялся записывать соображения, укладывая их в единую схему. Ему катастрофически не хватало понимания, как работают потайные механизмы здешнего уклада; он понятия не имел, что могло двигать злоумышленниками и кто вовсе входил в их круг. Тут-то и подумалось, что по-настоящему доверять совсем некому.

– Хозяин бы отужинал чего-нибудь, – укоризненно забормотал Прохор где-то за спиной. – Да поспал бы. Уж больше суток не спамши-то…

Яр только хмыкнул. Он не уснул бы сейчас, даже если бы захотел. При Прохоре отчего-то совестно было без дела пялиться в окно, и Яр вернулся за стол, к вороху исписанных бумаг. За несколько часов строки и схемы словно бы отпечатались на внутренней стороне век, но смысла в них так и не прибавилось. Нужны новые вводные, такие, которые непротиворечиво соединили бы разрозненные фрагменты…

Телефон коротко вздрогнул, потревоженный сообщением. На сей раз писал Верховский: «Жди гостя в пределах получаса. Можете говорить свободно». Вот уж спасибо за разрешение… В этом мире нет человека, с которым можно беседовать без оглядки на чёртову уйму тайн и умолчаний. В лучшем случае позволительна дозированная честность – и то если посланец не заявится со смертельно проклятым амулетом в кармане.

– Веди себя потише. К нам едут гости, – приказал Яр домовому. Прохор, взявшийся от нечего делать расставлять чашки ручками в одну сторону, тут же бросил своё занятие и настороженно расправил уши. – Не выходи, пока не позову или… Ну, пока не позову.

Если хозяина убьют, домовой и так будет волен делать, что хочет. Яр протянул руку и потрепал Прохора между ушей, как кота. Пусть у мохнатого будет запас сил.