Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Банзай! — Билл поднял банку в мою сторону.
— Здорово у тебя тут все устроено, — сказал я, повторяя его жест. — Готов поспорить, что ты на этой крошке много куда можешь попасть.
— Я все хочу повести ее до Карибского моря и там пробыть пару месяцев… Но откуда у меня пара месяцев?
Он закончил возиться с кливером, затем занялся главным парусом. Парус громко хлопал, медленно поднимаясь на мачту.
— Думаю, ветер узлов двадцать, — сказал Билл.
Я сунул голову в каюту и всмотрелся в показания анемометра.
— Девятнадцать, — объявил я. — Впечатляет.
— Ага, такая удача редко бывает. Как насчет острова Шеффилд? Отсюда мы легко доберемся за два часа.
— И он как раз напротив Дарьена.
— Если тебе непременно захочется поругаться с женой, к берегу тебе придется плыть своими силами.
— Ладно, молчу.
— Смотри-ка, ты учишься.
Как только парус был поднят, Билл снялся с якоря. Затем поправил главный парус. С решительным хлопком он наполнился ветром и резко наклонил яхту на левый борт. Билл тут же крутанул штурвал, и «Голубая фишка» выровнялась. Уже через несколько минут мы оставили позади последние строения бухты Нью-Кройдона.
— Поберегись! — крикнул Билл.
Я поднырнул под резко пошедший вправо парус, который с еще одним хлопком понес нас на восток.
— Замени меня ненадолго, — крикнул Билл, перекрывая гул ветра. Как только я обеими руками ухватился за штурвал, ветер добавил еще пяток узлов, и мы рванули на восток, в открытое море, обгоняя многочисленные разномастные суденышки.
— Куда, черт побери, ты направился? — крикнул Билл.
— В Европу, — крикнул я в ответ.
Внезапно мы полетели по заливу, подгоняемые разошедшимся северо-западным ветром. Нос яхты разрезал теперь уже пенные волны.
— Двадцать пять узлов, — заорал Билл, перекрывая гул ветра. — Ничего себе скоростенка.
Я, прищурившись, посмотрел на сверкающее осеннее солнце, на бурлящий след за моей спиной. Мои легкие озябли от соленого ветра. И на несколько мучительно-прекрасных минут мне показалось, что голова моя опустела, появилось столь желанное и столь же редкое ощущение, что ты tabula rasa,[18]свободен от вины, от страха и злости. Меня захватило безумие скорости. Я мчался, оставив все позади, и ничто, никто не мог меня догнать.
За следующий час мы с Биллом не обменялись ни словом, даже не взглянули друг на друга. Мы оба смотрели прямо перед собой, завороженные ощущением простора и скорости — не было ни барьеров, ни границ, которые могли бы нас остановить. И я знал, о чем он думал, потому что думал о том же самом: зачем останавливаться? Почему не направиться на восток и не пересечь Атлантический океан? Почему не попытаться? Мы все в жизни куда-то стремимся, но тем не менее все глубже вязнем в домашней суете. Мы мечтаем путешествовать налегке, но тем не менее накапливаем все, что можем, и это нагружает нас и привязывает к одному месту. И некого винить — только самих себя. Потому что — хотя мы все раздумываем об избавлении — мы не можем избавиться от чувства ответственности. Карьера, дом, иждивенцы, долги — все это приземляет нас. Обеспечивает необходимую безопасность, повод вставать утром ни свет ни заря. Сужает выбор и, ergo, придает нам уверенности. И хотя почти все мужчины, кого я знаю, сетуют на груз домашних забот, мы все идем на это. Причем с остервенением.
— Ты ведь не хотел останавливаться? — спросил Билл, когда мы бросили якорь у острова Шеффилд.
— Не хотел? Конечно. А зачем вообще было останавливаться? — Я помолчал, потом пожал плечами. — Хотя понятно.
— Что?
— Убежать можно, а вот спрятаться нельзя.
— Но убежать-то тебе хотелось?
— Постоянно хочется. А тебе?
— Никто никогда не бывает полностью доволен своей судьбой. Но некоторые из нас принимают ее с большей легкостью, чем другие, мирятся с обстоятельствами…
— У тебя многое есть.
— А у тебя нет? — парировал он.
— По крайней мере, у тебя, похоже, прочный брак.
— А у тебя, по крайней мере, здоровые, нормальные дети…
— Прости.
— Расслабься, Бен. Не мучай себя.
Я открыл еще одну банку пива и обратил взгляд на заросший лесом берег Коннектикута. Издалека он казался таким нетронутым, таким пасторальным — ни трейлера, ни бассейна не видно.
— Расслабиться? Мне? Хорошее предложение.
— Ладно, пусть ты занимаешься не совсем тем, чем бы тебе хотелось заниматься.
— Ты хоть представляешь, насколько отупляющей оказалась эта работа с доверительным управлением?
— Наверное, не более отупляющая, чем работа брокера на бирже. Тем не менее… ты сам ее выбрал… Ты сам решил жениться на Бет, завести детей, жить в Нью-Кройдоне…
— Знаю я, знаю…
— Но ведь ты сделал неплохой выбор. Черт, да у тебя все есть…
— Кроме стимула… на всех фронтах.
— И что ты собираешься сделать? Провести ближайшие тридцать лет, думая, что настоящая жизнь где-то в другом месте?
— Я не знаю…
— Потому что вот что я тебя скажу, дружок… Жизнь — она здесь. И если ты начинаешь ненавидеть то, чем ты стал, ты теряешь все. И можешь мне поверить: стоит тебе все потерять, как тут же захочется все вернуть. Так всегда бывает.
Я отпил еще глоток пива, затем спросил:
— Ты вот что скажи: Бет уже решила, что ей не следует возвращаться?
— С двумя ребятишками, никакой собственной карьеры — вряд ли она рискнет разрушить ваш брак. Поверь мне, она вовсе не помешана на самоуничтожении.
Именно поэтому она трахает Гари? — хотелось мне крикнуть. А еще мне ужасно хотелось спросить Билла — не слышал ли он каких-нибудь сплетен о любовных похождениях моей жены? Но я воздержался от вопросов на эту тему. Не хотел вызывать подозрений или показаться параноиком. И если честно, я боялся услышать правду.
Вместо этого я допил остатки пива и просто сказал:
— Я попробую с ней поговорить.
— Попробуй сначала поговорить сам с собой, раз уж ты решил этим занялся.
Я воздел глаза к небесам.
— Спасибо тебе, Опра, — сказал я.
— Ладно, кончим на этом, — сказал Билл. — Давай двигай домой.
До Нью-Кройдона мы добрались в сумерках. Я провел яхту в бухту, не прибегая ни к какой хитроумной аппаратуре Билла.
— Просто здорово, — сказал Билл, когда мы причалили. — Сказывается старая закалка Боудена? — Он знал, что в колледже я три года был членом команды яхмсменов.