С помощью моторизованного автофокуса я добился резкости негатива, немного обрезав фон по выбранному контуру, чтобы резче выделить изображение потрепанного жизнью брокера, который, шатаясь, спускается с портала биржи. Затем вставил лист бромистой фотобумаги в рамку. Выключил лампу увеличителя, нажал на кнопку автоматического печатания и подождал три секунды. Красный свет. Затем на шестьдесят секунд в проявитель, затем в закрепитель, затем в фиксаж, затем снова включил лампу дневного света. Но когда я вытащил снимок из последней ванночки и повесил его сушиться, я сразу же увидел дефект печати: казалось, что брокера загораживает другая фигура. С технической точки зрения вы можете назвать это явление призраком — легкое сдваивание, как бы образ, который преследует основное изображение, создает впечатление фантомного фона. Человек за человеком.

Я тут же сделал еще несколько отпечатков — на всех я увидел тот же явный призрак, намек на вторую жизнь, скрытую под первой, вторую личность, которую мы все тщательно скрываем. Возможно, камера слегка вздрогнула, когда я щелкнул затвором. Возможно, я немного ошибся с раствором, когда разводил проявитель и проявлял пленку. Но когда я просмотрел негативы, то увидел, что призрак появился только в этом кадре. Все остальные снимки этого человека были обычными. Да, точно, этот призрачный образ был лучшим во всей серии. Почему я его не заметил, когда проявлял пленку? И как вообще этот призрак туда попал? Чем именно был этот непонятный фантом?

Я взял лупу и долго изучал все четыре отпечатка, пытаясь найти хоть какой-то ответ на этот вопрос. Затем в дверь темной комнаты постучали.

— Нянька пришла, — сказала Бет.

— Иду, — ответил я. — Зайди на секунду, хочу кое-что тебе показать.

— Нет, — отказалась Бет. Пока я открывал вращающуюся дверь, она уже успела подняться по ступенькам.

В машине она продолжила изводить меня молчанием.

— Я же сказал, что извиняюсь.

— Мне наплевать, — ответила она.

— Я знаю, глупо было с моей стороны…

— Я не хочу это обсуждать.

— Я вовсе не хотел…

— Ничего подобного, хотел.

Снова молчание.

— Бет, послушай…

Молчание. Разговор окончен.

Билл и Рут Хартли жили всего в миле от нас. Их дом был крыт красной дранкой, с белыми ставнями и массой детских качелей-каруселей на передней лужайке. Мне эти горки и качели всегда казались избыточными, потому что их единственный сын Тео родился с синдромом Дауна и большую часть времени жил в специальной школе недалеко от Нью-Хейвена. Они хотели еще детей, но у них ничего не вышло. «Господь таким образом внушает нам, что мы можем хорошо жить и одни», — как-то сухо заметил Билл. Он был брокером, единственным наследником небольшой брокерской фирмы на Уолл-Стрит, которой руководили четыре поколения Хартли и которая обслуживала узкий, но очень избранный круг клиентов. «Приятный, надежный бизнес» — так отозвался о своей фирме Билл, хотя он мог сказать то же самое и обо всей своей жизни, потому что Билл и Рут были примером спокойной уверенности. Они встретились двадцать лет назад в университете, поженились, и их брак был одним из тех редких случаев, когда все идет гладко, без сучка и задоринки. Рут была довольно влиятельным чиновником, занималась связями с общественностью в Нью-Йорке, а Билл был вполне доволен, что его маленький бизнес не втянут в рутинную жизнь больших фирм Уолл-стрит. Они хорошо зарабатывали. У них был неплохой дом. Приятная тридцатифутовая яхта неподалеку (на которой Билл часто катал меня). На них было приятно смотреть, когда они вместе: они никогда не мешали друг другу. Глубокая прочность их брака подтверждалась тем, что, когда родился Тео, им удалось сохранить гармонию и не разбежаться.

Я завидовал их равновесию, их стабильности. Они смирились со своими рамками, не то что мы с Бет. Вместо того чтобы воспринимать свою загородную жизнь как кошмарное ограничение, они спокойно и достойно приняли те карты, что им выпали. И постепенно обрели то, что никак не давалось нам: удовлетворение.

Но рано появившейся лысине Билла я не завидовал. Или жирку, который постепенно накапливался вокруг его талии. Или его свитерам. Когда он встретил нас у двери, на нем был темно-зеленый свитер, украшенный маленькими пингвинами.

— Кто тебе это подарил? — спросил я. — Нанук с Аляски?

Из-за его спины выглянула Рут:

— Я подарила.

Бет сердито взглянула на меня, тихо пробормотала: «Урод» — и направилась в гостиную, где уже собралось много народу.

— Да ладно, — сказала Рут, задорно подняв брови. На ней был свитер с вышитыми белыми медведями.

— Прости.

— Не бери в голову, Бен, — сказала Рут, следуя за Бет в гостиную.

— Всё веселитесь, ребята? — спросил Билл. Его, пожалуй, можно было назвать моим близким другом.

— И не спрашивай.

— Тогда двойной виски?

Да благословит Господь Билла. В отличие от большинства жителей Нью-Кройдона, он не молился перед алтарем воздержания и не предпочитал модную воду. Он верил во врачебное воздействие алкоголя.

— Тройной, — поправил его я.

— Есть «Макаллан» двадцатипятилетней выдержки, с твоим именем на этикетке, — сказал он, направляясь в кухню.

Но раздался звонок в дверь, и он повернул туда.

— А… наш посланник из мира культуры, — сказал Билл.

Я круто повернулся. В дверях стоял Гари, весь в черном и с привычной ухмылкой на физиономии.

— Принес кое-что особенное.

Он протянул Биллу прямоугольную подарочную коробку. Билл открыл ее, изучил этикетку и явно остался доволен.

— Ну что же, тогда можешь остаться, — сказал он. — Пойди налей себе выпить.

Гари одарил меня скользким взглядом и отправился искать бар. Когда он отошел подальше и не мог нас слышать, Билл прошептал:

— Возможно, он и хвастливый придурок, но в вине разбирается. Ты когда-нибудь это пробовал?

Он протянул мне бутылку. «Туманная бухта». Совиньон блан, 1993 года.

— Да, — ответил я. — Пробовал.

Остаток вечеринки прошел как в тумане. Вне всяких сомнений, литр «Макаллана» имел к этому непосредственное отношение. Весь вечер я с этой бутылкой практически не расставался. И к тому времени, как я обозвал Венди Вэггонер «мясным рулетом», не менее половины бутылки уже гуляла по моему организму.

Как ни странно, Венди ее прозвище не понравилось. Ее муж, Льюис, славившийся своим мужским достоинством, тоже, похоже, обиделся, хотя ударить меня он попытался по другой причине. Пожалуй, кулаками он принялся размахивать после того, как я вслух подивился, не может ли быть (учитывая его беспощадность в бизнесе), что его идея благотворительности сводится к выкупу полисов страхования жизни у больных СПИДом. К счастью, от его удара слева мне удалось увернуться. Но, к сожалению, он попал в челюсть Пегги Уертеймер — женщины, страдающей самым серьезным нервным расстройством в Нью-Кройдоне (и не без причины, так как ее муж только что сбежал вместе с мексиканцем, профессиональным теннисистом по имени Карлос). К счастью, удар челюсть не сломал и не вывихнул, но это окончательно испортило вечеринку. Потрясенная Пегги начала визжать. Венди заорала на Льюиса, обозвав его не умеющим себя вести дерьмом. Льюис заорал на меня, обвинив в том, что я якобы его спровоцировал. Бет уехала домой без меня. А Гари повернулся ко мне и ехидно заметил: